Юлия Горишняя - Слепой боец

— Сыпь вниз!

Рахт зажмурился и, не прекращая ди-герет, кивнул головой.

Балхи был человек очень высокого рода с материнской стороны — ведь его мать была дочерью самого Хюдага! — так что его звали чаще сыном Яммрмод, чем сыном Гримтра. Имя у него было Гримтр, сын Гримтра, из дома Гримиров, а большею частью звали его Балхи Гримтр, или попросту Балхи, что означает «разваляй», ну что-то вроде «рубака» (такой он и был, и по характеру тоже — а как же, прозвищ зря не дают). И если б не это — не его высокий род, — уж он не стал бы приказывать наследнику такого дома, как Дом Кострища; на кораблях у Сколтисов все знали, как надлежит обращаться с именитыми людьми. И Рахту очень повезло, что нашлось кому сказать ему эти слова, — потому что сам бы он не ушел, в бою он был внук Рахта Проливного, а с этим порою трудно справляться. И пришлось бы уводить его — и нет еще двух или трех крепких и более-менее здоровых воинов именно на те мгновения, когда они так нужны!

Так нужны! Из того могучего войска, что спустилось вчера с кораблей, — разве что на половину можно стало рассчитывать в эти мгновения. А из-за того, что Хилс ушел, он увел с собою еще почти сотню бойцов, и не самых худших. Этого еще не произошло, но было видно — ощутимо скорей, — что это происходит. Что-то под четыре сотни с лишком — и это все. Сколтис как раз пытался прикидывать в уме такие вот точно расчеты, но ему это было трудно, потому что с тех пор, как он забрался на стену и замешался в общую массу, ему стало видно, как всем, человек с десяток вокруг себя, не больше. Ненастоящий мир все еще не отпускал его, и Сколтис ничего не мог с этим миром поделать. Но бестолковщина, происходившая вокруг, что-то задевала в нем, что-то очень глубокое, какую-то капитанскую гордость, это было унизительно для него л и ч н о, и он ужаснулся наконец-то по-настоящему своей беспомощности и наконец-то рассердился на нее по-настоящему, а особенно рассердило его то, что он увидел, вскочив на помост копьеметалки-машины, чтобы оглянуться; две стрелы, тут же ткнувшиеся в него — впрочем, неудачно, — его оттуда сразу согнали, но ему и нужно было всего мгновение. Он глядел на север, где дрались и где между ним и дракой уже не было видно доспеха Хилса, потому что тот уже перемахнул заграждение галер и спускался вниз по сети.

И то, что Сколтис там увидел, едва не заставило его заскрипеть зубами. Они там — защищались! Да, конечно, Хилс учинил там немалую неразбериху среди нападающих, и они порядком подрастерялись, но ведь и монастырские растерялись тоже, не ожидая такого поступка, а иначе Хилсу его столь неосторожное поведение так бы не сошло. Но ведь с тех пор пробежало уже сколько-то времени, можно было перестроиться и начать вновь действовать с толком, монахи в растерянности не сумели воспользоваться этими мгновениями неразберихи, — и никто на них там особенно не нападал, — и тем не менее они з а щ и щ а л и с ь!

Вот тут-то Сколтис и подумал про усталость, и еще он подумал — и от этой мысли ему тоже стало больно, — что никого даже не может винить. Потому что защитники, сражаясь, приобретали жизнь и свободу для себя и своих, а что приобретали они?

Пятьсот тысяч хелков.

Пятьсот тысяч хелков — и славу для него, Сколтиса, сына Сколтиса, из дома Сколтисов, по прозвищу Сколтис Камень-на-Плече.

А он даже от метба не смог их уберечь.

Но что проку — теперь — в словах, про себя или вслух? Никакого не могло быть проку в словах. У них все еще была Мона, перед которой рано было сдаваться. А Хилс… что ж, он ведь не только свою «Остроглазую» выведет. То есть сначала, конечно, ее, а потом и остальных. Все-таки он же не скотина. Людей у него, пожалуй, теперь будет для этого достаточно. То есть не достаточно, конечно, но больше никого отсылать никак нельзя.

О своих кораблях Сколтис при этом не думал. Но если б его душа не исполнилась безмолвной надежды, что среди остальных будет и его «змея», хотя бы «змея», если не все, — он не был бы ни капитаном и ни северянином, а если бы еще более невозможная надежда не присоединялась к тому, что и для «Жителя фьордов» авось все как-нибудь обойдется, — он тогда не был бы Сколтисом из дома Сколтисов, — ну а он был и капитан — и северянин — и Сколтис.

А сам он тем временем стал пробираться к северной башне, по дороге окликая время от времени кого-нибудь: «Мергирейр! Ямхира искать потом будешь, вали сюда!» — ну и так далее, и так далее, и так далее. Но только мало их было, таких, как этот Мергирейр, сын Мергира, и как он сам. Даже если бы Сколтис мог собрать их всех — не более десятка. Кроме того, он мог так поступать только с теми, насчет кого имелась уверенность, что они подчинятся, хотя бы им Сколтис и не был прямым капитаном.

Потом, по дороге, он увидел Кормайса, сына Кормайса; и еще сперва подумал, — что следовало бы этого зло и дельно распоряжающегося воина привлечь тоже, — и только потом узнал — и даже сначала узнал секиру, а потом человека. «Тьфу ты, — подумал он. — Это же Кормайс». А тот оглянулся и сразу протолкался к Сколтису и спросил, не видел ли тот кого-нибудь из его братьев и раджей. Так спросил, как будто бы Сколтис был обязан знать, где они, а если не знает, так это должно считаться преступлением. И тот уже совсем было собрался сказать что-то резкое в ответ, — но ведь и он сам тоже потерял обоих своих братьев из виду, как ни старался уследить; но только он об этом сейчас не думал; как не думал и о своих кораблях…

— Ищите, — сказал Сколтис.

А Кормайс Баклан зыркнул на него молча исподлобья и шагнул назад к своим.

Тут надобно обратиться опять к его брату. Вкупе со Сколтеном их там было, по правую руку от пролома, под восемьдесят человек; после того как обвалилась лестница у башни, они очутились вроде бы совсем без дела, — только время от времени падал кто-нибудь. Потому что обстрел там был очень сильный. Ведь они были от храма совсем близко, и надобно сказать, что с тех пор, как пираты ворвались на галерею, обстрел пошел такой, что все небо шипело. Из-за этого-то, наверное, проводив взглядом того Хилсова дружинника, Сколтен опять оглянулся и вдруг закричал радостно:

— Эе, лучники тут есть? — и засмеялся. — Да ведь у нас под ногами сокровища!

И поднял стрелу; потом, догадавшись, другую, для этого ему уж пришлось отвалить тело какого-то монаха в сторону; а еще там были двое чужих, с разбитыми наконечниками. Ещекто-то, поняв, что он делает, чуть спустя подскочил к нему — это был не его дружинник, а просто он узнал Сколтена, — а кулаке у него тоже была стрела, и он крикнул:

— Луки!

— Тащи, сколько унесешь! — сказал ему Сколтен, и тот человек исчез; по дороге он прихватил еще троих, а потом и те, кто уносил раненых, тоже стали возвращаться, с охапками такими, что еле тащили, по пять штук зараз. Это уж было много времени спустя.