Ольга Макарова - iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан

Скрипнула входная дверь, и тихая девочка остановилась на пороге глядя во все глаза на двоих взрослых, что сидели в тишине, склонившись друг к другу; на седого воина, чью руку Занна заботливо держала в своих ладонях; на празднично-яркие Лихты. Малышка не ведала ни о каких обидах, ни о каком гневе, и то, что она наблюдала, казалось ей удивительной сказкой. Так и было, возможно; тот, кто чист сердцем, без всяких харуспексов видит то, во что не хотят верить многие.

Девочка улыбнулась, вновь не сказав ни слова; Кангасск и Занна, встретившись с ней взглядом, виновато опустили глаза.

— Уходи… — со вздохом произнесла Занна, выпустив руку Кана, и добавила нарочито-отстраненное: — Дэлэмэр…

Кангасск кивнул и, поднявшись из-за стола, вышел за дверь. Это печальное «Уходи» сокрушило ту незримую защиту, что давала Ученику чувство непричастности и невероятное спокойствие. Гнев не сумел бы сделать такого.

И, стоя на ступеньках; рассеянно глядя вдаль, Кан слушал приглушенный разговор за дверью. Впрочем, разговор подразумевает, что говорят хотя бы двое: тут же девочка молчала, и до слуха Кангасска доносились лишь слова Занны. Половина тех злости и страха, что не достались ему, она выплеснула на ребенка; она корила девочку за все: за непослушание, за то, что привела сюда чужака… Но когда та заплакала, Занна сама испугалась того, что наговорила, и бросилась утешать малышку. «Кангасси, доченька, прости меня, прости…» — говорила она, роняя слезы; думая, что тот самый «чужак», в честь которого названа девочка, ничего не слышит.

Минуты через две Кан готов был разрыдаться сам… «Никуда я не уйду,» — упрямо заявил он самому себе и, выбрав камень почище, уселся напротив крыльца — ждать.

Глава пятьдесят восьмая. Odi et amo

Кангасск недолго сидел один. Вскоре появилась Эа. Неохотно, опустив голову почти к самой земле, она подошла к бывшему хозяину и бросила на него взгляд виноватый, но все еще не покорный. Кан с трудом удержался, чтоб не прыснуть от смеха… С подобным взглядом возвращаются домой упрямые дети, сбежавшие в поисках свободы и хлебнувшие первых трудностей. Для чарги такой трудностью оказалось седло: ни охоты с ним, ни сна, а как его снимать, ведомо одному хозяину, да и вряд ли Эа подпустила к себе кого-нибудь другого. Так что, промаявшись день, она вернулась.

Седло Кангасск, конечно, снял, и — чарга тут же умчалась куда-то. Но по этому поводу можно было не переживать: вернется гордячка. А пока Ученик радовался малому: что вернул свою сумку и дорожное одеяло — все-таки приятнее сидеть на нем, чем на голом камне. В сумке же нашелся сухой паек, с голодухи показавшийся Кану удивительно вкусным, и деньги (красть что-либо из вещей, притороченных к чаржьему седлу, не решился никто).

Складывая в сумку остатки пайка, Кангасск с тоской посмотрел на корешок книги писем Макса. Вздохнул; вытащил книгу на свет; привычно открыл страницу наугад, заранее зная, что зря это делает…

«Письма к Кангасску Дэлэмэру

год 15005 от п.м.

ноябрь, 29, осажденный Дойр-Кандил

Стигийские камни… Я видел охотников на стигов, которые хранят их как трофеи. Особенно файзулы грешат этим: должно быть, носить в ожерелье камни, добытые из убитых стигов, не менее почетно, чем зубы врагов и диких зверей.

…Эти проклятые камни модно теперь изучать. Гердон — и тот по ним с ума сходит…

…Спекторы… их нынче много; честно говоря, я вижу их чуть ли не чаще, чем стигов. Эти люди чувствуют и узнают друг друга на расстоянии, а когда начинают обсуждать что-то общее, то постороннему их не понять, как не понять слепому разговора о цветах радуги, а глухому — о музыке.

В принципе, я достаточно молод для того, чтобы без последствий перенести вживление стигийского камня. И могу навскидку припомнить с десяток случаев, когда мне очень пригодилось бы стигийское зрение. Но я не соглашусь на подобное никогда. Дело даже не в том, что Марнс-Спектор (а именно им бы я стал) — сочетание дикое… я такого „дуала“ знаю, неплохо справляется девчонка…

Просто… Не сочти меня трусом, Кан, но один вид этих камней вызывает у меня дрожь. Живые, сидящие в человечьих глазницах, или же мертвые, нанизанные на нитку, как бусы, а то и разложенные по размеру и форме на лабораторном столе Гердона… все равно…

Возможно, я похож на ворчливого старика, которого пугает и настораживает любое нововведение, но я не доверяю стигийским камням, хотя до сих пор мое недоверие ничем не подтвердилось.

Но скажи, я ошибался когда-нибудь, не доверяя? Осажденный Дойр-Кандил (не его ли мнили самым безопасным местом в Омнисе?!) — тому доказательство!..

Стиги больше не с Эльмом. И я не понимаю, что за войну они ведут. Зачем и для чего… Игра с чувствами людей, ценой собственной жизни… Все это не имеет смысла. Все это — какой-то безумный спектакль. Надеюсь, ты его уже не застанешь.

…Знаешь… я сегодня убил стига, который принял облик Эдны, в точности такой, какую я помню!.. До сих пор руки дрожат, Кан. И сердце заходится, будто я донор в красном секторе…

Помрачнев, Кангасск поднял взгляд от ветхих страниц, в которые железными чернилами был намертво впечатан мрак недавних времен. Макс умел писать так, что текст переставал быть текстом, и пред глазами вставали призрачные, темные образы прошлого. Того самого прошлого, которое Кан проспал.

А Туман… Наследие Дикой Ничейной Земли, пройденной под действием успокаивающего порошка, даже через столько лет, в письмах; когда нет на свете самого Максимилиана — все еще тот же, что прежде; и могильным холодом от него веет так же…

Дэлэмэр сразу же назвал это письмо бессмысленным, из череды тех, что лишь погружают все во мрак и не влияют уже ни на что: в том, что «нужные» письма перестали попадаться, Кангасск вновь нашел повод убедить самого себя. Сейчас, сидя у дома Занны, он верил в судьбу не больше, чем простой смертный бродяга, нанявшийся охранником в дальний караван. Он просто ждал.

…Занна знала, что невидима в полумраке своего дома для того, кто смотрит с улицы, где еще не отгорели яркие закатные отблески, но все же холодок цеплял ее за сердце всякий раз, как она подходила к окну, чтобы взглянуть, здесь ли еще Дэлэмэр.

Время шло, а Ученик миродержцев и не думал уходить. Лишь однажды Занна видела, как он читал что-то; в остальное же время, когда бы она ни посмотрела за окно, она неизменно встречала его внимательный взгляд.