Мария Капшина - Идущая

Господа несколько нервно зашевелились, и, поскольку ведьма не перекрывала путей отступления, комната быстро опустела. Остались только Реана, Дайре и Эйтахе. Последняя одарила неласковым взором ведьму и досадливым — Дайре, спрыгнула со стола и вышла, сердито и часто шагая. Реана отметила, что холодное выражение девушке совершенно не подходит: на круглом лице, от которого ожидаешь тёплого пушистого смеха, суровая или злая гримаса смотрится обидным и уродливым несоответствием.

— Ты на неё не злись, — тихо сказала Дайре. Реана повернула голову:

— С чего ты взяла, что я злюсь? Просто удивлена немного…

— Она ж на самом деле не злая, — убеждённо сказала Дайре, задумчиво водя рукой по столу, где сидела Эйтахе. — Она бы и вовсе не хотела на тебя злиться, ты ж сама видела… У них в роду так просто…

— Что — "просто"? Ведьм не любят?

— Ну… почти. Они ведьму не любят. Одну.

— Хах!

Но Дайре смотрела совершенно серьёзно, чуть даже набычилась, что ей не верят, и прекратила наматывать височную прядку на палец.

— Да почему? Триста лет прошло! Не бывает такой родовой ненависти, за три века любая забылась бы!

— Как же, забылась бы! А л-Коншей сколько поколений в нищете жили прежде, чем убить первого в роду л-Тренглар, кто вздумает стать магом? А Эгзарт сколько ждал, чтоб отомстить Шереведже [Эгзарт и Шереведжа — автономные города, на юге Кадара и на севере Дазарана соответственно]?

Реана промычала нечто невразумительное. Если первая история относилась скорее к области литературы, то вторая была доподлинным историческим фактом: крайне невыгодным с политической, экономической и всех прочих точек зрения, однако имевшим место быть. Родовая ненависть обладала достаточной осязаемостью, чтобы сжигать города. И среди всех врагов Реды вполне мог, исходя из теории вероятности, найтись один род, который не поленился бы ждать возрождения.

— Ну ладно, допустим. Но это случаи, когда затронута дворянская или цеховая честь. Эйтахе не дворянка, и я не помню ни одного серьёзного конфликта трёхсотлетней давности, который касался бы ткачей города Эрлони.

— Это не ткачей касается. У Эйтахе предки были дворянами, почти два десятка поколений, она была бы двадцать-какая-то, если б Реда их не обвинила в заговоре и не забрала всё. Это Эйтахе так знает, — извиняющимся тоном добавила Дайре, поднимая на Реану глаза. — И мне так говорила. А что уж там было столько лет назад — Вечным ведомо.

— Какое было их родовое имя?

— Ол Нешхар.

Реана помолчала. Имя не сказало ей ровным счётом ни о чём.

— Они триста лет ждут мести? — спросила Реана, почти не сдерживая усмешку. То, что конкретная Эйтахе отчего-то обижена на весь мир и потому злится на первую встречную, казалось куда более вероятным.

— Ждут, — сказала Дайре, укоризненно косясь на усмешку. — Они почти нищими живут, сейчас-то хоть от голода не умирают, а раньше, как Эйтахе говорила, и вовсе ужас был. Она столько рассказывала и про всё, про всё, что мне аж зябко делалось — ужас. Я так думаю, что здесь не только что честь причём, а просто на Тиарсе-то роптать — грех; вот они и нашли, кого во всём винить: в своей нищете-то.

_______________________________________

На пыльные плиты пролилась полоска блёкло-жёлтого света, растеклась вширь, передёргиваясь от отвращения там, где соприкасалась с мраком старого подземного хода. Живая тень надкусила край полоски, влилась в темень за пределами луча. Чернота бесшумно наползла на свет и поглотила всё; потом раздалось четкое "кац" — сверкнула белая искра, задымил и разгорелся факел, отчёркивая руку в тёмно-багровом полотняном рукаве — мокром, распоротом вдоль предплечья, и бело-багровый узор расшитой куртки на левом боку.

— Ррагэ! — почти сплюнула Реда в сторону закрывшейся двери. Отвернулась, бросила на пол мягкий свёрток и укрепила факел в кольце на стене. Обнаружить себя запахом дыма она опасалась не больше, чем ночной нечисти: и дыма, и крови в Даз-нок-Рааде сейчас было больше, чем в аду.

Она отвязала пояс с мечом, бережно уложила на плиты, быстро разделась и развернула свёрток. Перевязала левую руку, надела плотные штаны, короткую рубашку до середины бедра, лёгкую кольчугу той же длины, шерстяную безрукавку по колено и классическую кадарскую куртку на меху, до середины голени, несшитую по бокам от пояса вниз. Ни на чём из перечисленного, включая просторный плащ некрашеной темно-серой шерсти, не было ни бело-ало-черной символики Империи, ни черно-серебряных узоров ол Тэно, что выгодно отличало новую одежду от кучи сброшенного Редой тряпья.

"Возвращаемся душою к нежным дням златого детства…" [из поэмы ол Угэ "Круг земной"] — пробормотала императрица, пряча в прямых рукавах метательные кинжалы и укрепляя длинные ножи на поясе под курткой. По Ланг-нок-зеер [кад. "лезвие ветра"] её узнали бы так же верно, как если бы она не сняла имперского плаща.

"Джелгах [Джелгах, барон нок Аакшаба, последний фавoрит Реды, во время атаки арнцев на Даз-нок-Раад перешедший на сторону восставших] сын халвлега, пепел на твой труп! Надеюсь, слухи не врут и моя рука и верно убивает душу вместе с телом!"

Реда сжала рукоять меча. Установила ножны в разъём для рычага, открывающего дверь, вылила в них полную фляжку масла. Потом опустила в ножны Ланг-нок-зеер. Ножны были "чужие": немного великоваты, — и густое масло со всех сторон окружало меч.

— Я вернусь, — она ещё раз пожала на прощанье рукоять, кинула на спину сумку с припасами, одеялом, топориком и сборным илирским луком, взяла факел и пошла вниз по высоким узким ступеням.

Вишнёвый овраг встретил её начавшей рыжеть травой и летней зеленью крон. Сухие стебли выпустившего уже весь пух осота, стебли цикория и просто травинки были густо усеяны белыми улитками, которые вполголоса цокали по жёстким голенищам кадарских сапог. Реда шла одна, и ощущение оказалось очень странным. Те полвека, что она помнила, императрица не подпускала никого близко к себе, но сейчас впервые некого было не подпускать. Эта мысль пришла ей в голову при попытке обдумать маршрут и выбрать союзников. Мастер Вальхез отпадает сразу; неизвестно, что там нашла про него ол Тайджай прежде, чем не выплыть из-под рухнувшего моста, но доверять арнакийцу нельзя никоим образом. Нок Аджаи помогли бы, будь за императрицей какая-то реальная сила, помимо её руки и её магии. Илир молится всем, от Ррагэ до Тоа, чтобы только остаться в стороне. Что Аджнгару, что Аджиркац, при всех их разногласиях в одном сойдутся: примут Лэнрайну ол Тэно с поклонами и гимнами, и обходиться с гостьей станут, как с посланницей Вечных, — пока не обговорят цену с наиболее щедрым покупателем. Интересно, кто бы им оказался? Везариол? Нет, скорее Атаджашад-веше, его финансовые возможности помасштабней.