Ольга Григорьева - Ладога

– Не все! – Вырос рядом Олег.

– Не все! – отголоском отозвался Эрик.

– Не все! – хором выкликнули Медведь и Лис, одновременно метнувшись к нам.

– Видишь, – Чужак слабо засмеялся, – моя сила сама вернулась ко мне!

Ядун побледнел, попятился… Испугался! Он испугался!

– Я бессмертен! – пробормотал неуверенно.

– И на старуху есть поруха… – веско ответил ему Олег.

– Нет! – Ядун шатнулся в сторону от его слов, будто были они калеными стрелами и, не удержавшись, заступил на дорогу. Та чмокнула плотоядно, плотнее всасывая его ноги в разжиженную грязь.

– Нет! – Ядун дернулся, пытаясь вырваться, но дорога держала цепко и бежала быстро. Куда быстрей, чем в прошлый раз, когда меня тянула…

Жрец завертелся, замахал руками, расплескивая вокруг себя синее пламя, но грязь только чавкала, унося его к зловещей проталине.

– Триглав! – отчаянно воззвал он возле сердцевины Семикрестка.

Из-под земли поднялась темная дымная тень, будто громадной рукой накрыла жреца. В наплывшей туче что-то загрохотало, засипело злорадно…

– Я должен убить его! – Чужак выскользнул из наших рук.

Куда?! Дорога чмокнула, принимая и его. Волх обернулся. Радужные глаза окатили меня нежным светом, рука приподнялась, прощально сверкнули под слабым солнечным бликом золотые змеи браслетов. Донесся едва слышный голос:

– Вы вернули мне силу, но я не могу вернуть вас… Олег… Нож…

– Стой! – Эрик рванулся за ним.

Я повисла на муже, удерживая, зашептала слова Голбечника:

– Волху свой путь заранее известен, и даже если его смерть ждет лютая – не отступит он…

Эрик остановился, только охнул горестно, когда Чужак исчез в дымной тени, спрятавшей Ядуна…

Что-то щелкнуло. Пополз удушливый дым, заклубился над Семикрестком и растаял, обнажая ровное поле с разбегающимися в разные стороны дорогами. Будто и не было ничего… Кабы не болотники рядом да тяжелая рука мужа на плече, решила бы – примерещилось…

– Васса! – Эрик испуганно вгляделся в мое лицо и успокоился, уразумев, что произошедшее – не дурной сон. – Я уж испугался – исчезнешь…

Я и забыла, какой он красивый да сильный! И голос бархатный его забыла…

– Нам нет дороги назад… – пробормотал Медведь, прижимая руку к груди. Все не верил, что жив остался. – Значит, третье время вышло?

– Ну и ляд с ним! – зло отозвался Лис. – Здесь тоже люди живут!

И поправился:

– Почти люди! А коли еще с Чужаком схожие есть, то здесь, может, лучше даже, чем там!

Нет больше таких, как Чужак… Хотя, кто знает? Велика земля…

А Эрик? Как же Эрик? Как вой его, в Новом Городе забытые, как Князь, почет, уважение, слава? Кто он здесь? Ведогон, подобно всем прочим… Из-за меня…

Я поймала испытующий взгляд мужа. Он не понял моей тревоги, усмехнулся:

– Волх нам новое счастье подарил!

Счастье? Какое же может быть счастье без земли родной?! А может – прав он? Вместе быть – разве не в этом счастье? А что до земли – то везде она одна, везде добрая мать, коли любишь, и злая мачеха, коли ненавидишь… Будет мила мне та земля, что вернула Эрика, лишь бы любовь была…

СЛАВЕН

Ветер свистел в ушах, гнал по ногам сыпучую поземку, бил в лицо колючими брызгами, будто сердился на меня, что отважился покинуть эту странную землю… Хорошо хоть болотники меня поняли – не осудили, что бросил их одних в незнакомой стороне. Хотя, коли и винили бы, – все одно, ушел бы я… Ждала меня в Новом Городе дружина, дела великие, да и Беляна, небось, уж места себе от тоски не находила… Эрик без раздумий, без сожаления службу свою на уютный покой рядом с ладой променял, а я давно уж понял – нет мне сходу с дорог, богами указанных, и коли суждено будет помереть, то случится это не в постели, не у теплой печи, а под стрелой каленой, какая Ию унесла, иль в пути, на привале, возле молчаливых воев и суровых елей… Рюрик умом да замыслами широко раскинулся. Успеет ли свершить все – сам не знал, но хотел я в тех замыслах не последним быть… Велика земля наша славянская, просторна – негоже, чтоб попирали ее и шкодили на ней чужеземцы всякие. Пора всему свету белому про нее узнать, почет да уважение к ней поиметь… Придет время – сам Царьград гордую голову пред ней склонит, и, коли попустят боги, – не без моей помощи!

– К Беляне торопишься? – спросил Медведь, когда в Шамахане расставались…

Я ему кивнул – не открыл истину. Не признался, что была Беляна лишь частью силы неведомой, к дому меня тянувшей…

Хорошо то было иль плохо, да уж так сложилось. Любил я ее, ценил всех более… Лишь она могла мне грубость и слабость простить, понять, когда сам себя не понимал, и не требовать от меня большего – того, чего я и дать был не в силах. Но не будь ее в Новом Городе – все равно попытался бы я воротиться.

Наши еще на Семикрестке стояли, глазели, ошалев, на белое поле, на поземку, дороги заметающую, а меня уж обратно тянуло. Может, потому что им возврата не было – не спешили они, а я по Чужаковым словам сразу понял – шагать мне в Волхский лес, сыскивать там ножи, через кои сюда перекидывались… Тринадцатый под елкой будет лежать. Воткну его, переметнусь, и дом родной уж близким окажется…

Ноги сами в путь просились, да неловко было в лица друзей глядеть, нетерпение свое выказывать. Оставались они в чужой, и одним богам ведомо было – пресекутся ли еще пути наши… Эрик с Вассой о том не печалились – им лишь бы вместе быть, зато Медведь на меня глядел, будто хоронить собирался, да и Лис часто глазами моргал, носом хлюпал, хоть крепился, как умел. Не дал я им душу излить – от долгих слов и прощаний пустых лишь боль лишняя, а толку все одно нет никакого.

– Пошли в Шамахан. – Вздернул на плечо полушубок, в бою сброшенный, остановил Лиса, рот открывшего для речей горьких, прощальных. – Пристрою вас там у старухи одной. Она хоть и склочная баба, да не злая. Обживетесь у нее сперва, а там уж сами решите – куда податься…

Васса засмущалась, глаза спрятала, к мужу прильнула:

– Нам в Шамахане делать нечего. Есть у меня один дружок – ему по хозяйству помощь надобна. Мы к нему пойдем.

Глазами на мужа стрельнула:

– Коли ты согласишься…

Ньяру не до выбора было – глядел на нее, будто на Лелю вешнюю, светился весь от счастья. Скажи она: в море кинься – кинулся бы без раздумий. Вот и на слова ее лишь головой кивнул. Хмыкнул я, но ничего не сказал. Не мне его жизни учить, чай, сам не малолеток. Напомнил только:

– Ты к чужим ведогонам не шибко суйся. Помни – ньяров тут не жалуют. Разве что шамаханцы тебя помнят. В случае чего – к ним и ступай…

Он обернулся, сверкнул зелеными шалыми глазами:

– Знаю. И коли печаль-тоска неизбывная нахлынет, где певца сыскать, возле которого уймется боль, тоже ведаю… Сам, гляди, живым к Беляне воротись да нас лихом не поминай!