Тэд Уильямс - Скала прощания
— А сколько времени на это уйдет?
— День, ну, может, два. Недолго!
Хватка монаха стала жестче.
— Врешь, малявка! В такую погоду да на болотах — это займет у меня не меньше двух недель. Но ты-то надеешься, что я попробую, так? Думаешь, уйду и сгину где-нибудь в топях, да? — Нехорошая усмешка промелькнула на широком лице монаха.
— Нет, святой отец! Нет! Я бы такого никогда не пожелал святому человеку!
— Странно. Твои собратья-рыбаки рассказывают, что ты всех надуваешь, в том числе монахов и священников, — всех без разбору. Вот теперь у тебя есть возможность помочь Божьему человеку, и ты к тому же будешь вознагражден сверх меры.
Синетрис расплакался, разжалобив даже самого себя.
— Но ваше святейшество! Мы действительно не решаемся выходить в море в такую погоду! — Когда он это сказал, до него дошло, что он действительно впервые говорит правду, а не просто пытается набить цену. В такую погоду смелым может быть лишь дурак. Его мольба приобрела оттенок настоящего отчаяния. — Мы же утонем: и вы, святейший Божий слуга, и бедный Синетрис, трудолюбивый муж и отец семерых прекрасных детишек!
— Да нет у тебя детей, и мне будет жаль женщину, которая рискнет стать твоей женой. Разве ты не помнишь, что я поговорил с твоими товарищами-рыбаками? Ты та самая пена, которую меркантильный Пирруин отбросил от своих берегов. Ну, называй свою цену, черт подери. Мне нужно в Кванитупул как можно скорее!
Синетрис пошмыгал носом, чтобы дать себе возможность подумать. Обычная цена перевозки была один кинис, но для бурной погоды — а уж сегодня она была хуже некуда, — три или четыре киниса не будет слишком.
— Три золотых императора. — Он ждал взрыва ярости, но ничего подобного не последовало, и он было подумал, что весь летний заработок сможет получить за два дня. Затем он увидел, как розовое лицо придвигается к нему, и дыхание монаха обожгло его щеку.
— Ничтожный червь, — мягко произнес монах. — Есть же разница между простым грабежом и изнасилованием. Думаю, мне просто следует сложить тебя, как салфетку, и взять эту чертову лодку, оставив золотой император для твоей воображаемой вдовы и семи несуществующих ублюдков, а это больше, чем стоит твоя хлипкая лодчонка.
— Два золотых императора, ваше преосвященство? Один для моей вооб… вдовы, один — чтобы купить отпущение грехов для моей бедной души?
— Один, и ты прекрасно знаешь, что я тебе безбожно переплачиваю. И только потому, что тороплюсь. И мы отчаливаем сейчас же.
— Сейчас? Но лодка же не готова…
— Я за этим присмотрю. — Монах отпустил запястье Синетриса и сложил руки на своей широченной груди. — Ну, берись за дело!
— Но добрейший святой отец, где же мой золотой?
— Когда прибудем в Кванитупул. Не бойся обмана, в отличие от тебя, я же Божий человек. — Странный монах рассмеялся.
Синетрис, тихонько всхлипывая, пошел за веслами.
— Ты говорил, у тебя есть еще золото! — Чаристра, владелица таверны «Чаша Пелиппы» привычно изобразила отвращение. — Я обращалась с тобой, как с принцем, ты, жалкая болотная лягушка, а ты мне все наврал! Не нужно было верить грязному вранну!
Тиамак пытался сдержаться.
— Думаю, добрая леди, вы очень хорошо заработали на мне. По приезде я заплатил вам два золотых императора.
Она фыркнула.
— Но это же все истрачено!
— За две недели? Ты обвиняешь меня во лжи, Чаристра, но тут уже дело похоже на воровство.
— Как ты смеешь так разговаривать со мной?! У тебя были самые лучшие комнаты, тебя лечил лучший знахарь Кванитупула. Боль от ран только добавила злости Тиамаку.
— Если ты говоришь о пьянчуге, который приходил выкручивать мне ногу и причинять боль, я уверен, что его услуги стоят не больше двух бутылок верескового пива. И кстати, мне казалось, что он употреблял плату предыдущих пациентов, прежде чем прийти сюда.
Какая нелепость! Он, автор того, что скоро станет окончательной версией «Совранских лекарств целителей Вранна», был вынужден пользоваться услугами сухопутного мясника!
— Во всяком случае, мне повезло, что удалось спасти ногу, — проворчал он. — Кроме того, я был крайне скоропалительно лишен своих комнат. — Тиамак махнул тощей рукой в сторону гнезда из одеял, которое ему приходилось делить с Чеалио, слабоумным привратником.
Нахмуренное лицо хозяйки оживилось ухмылкой. Он знал, что не должен давать волю гневу: эта женщина его нещадно обманывает, но так всегда происходит, когда вранн вверяет свою судьбу жителям суши. Он уже предал интересы своего племени, ради которых поклялся отправиться в Наббан и защитить их при герцогском дворе. А если его еще вышвырнут из «Чаши Пелиппы», это будет означать, что он предал и Моргенса, который ясно просил его оставаться в этой таверне, пока он не понадобится.
Тиамак вознес краткую молитву Тому, Кто Всегда Ступает По Песку. Если его пребывание в этой таверне так важно для Динивана и Моргенса, они могли хотя бы выслать ему денег. Он глубоко вздохнул, ненавидя себя за необходимость унижаться перед этой женщиной.
— Глупо ругаться, добрая женщина, — сказал он, наконец. — Я все еще жду приезда друга, который привезет деньги. — Тиамак заставил себя улыбнуться. — До того времени ведь у меня остается кое-что от тех императоров. Не может быть, чтобы все уже было истрачено. Если мне придется уйти, так значит кому-то другому достанется золото за лучшие комнаты для меня и моего друга.
Она несколько мгновений смотрела на него, взвешивая преимущества обоих вариантов.
— Ну, — молвила она неохотно, — может по доброте сердечной я и согласна оставить тебя еще дня на три. Но без питания, имей в виду. Хочешь есть — раскошеливайся или сам ищи себе пропитание. Я щедро кормлю своих гостей, но не могу делать этого бесплатно.
Тиамак знал, что эта щедрая кормежка означает жидкий суп и сухой хлеб, но он также знал, что это лучше, чем ничего. Но, значит, придется как-то кормиться. Он привык обходиться малым, но сейчас ему нужно было питание из-за ран и болезни. С каким бы удовольствием он запустил камень из своей пращи в насмешливую физиономию этой мегеры!
— Ну что ж, это справедливо, добрая женщина, — он сжал зубы. — Очень справедливо.
— Мои друзья всегда обвиняют меня в излишней доброте.
Чаристра, покачивая бедрами, направилась обратно в общий зал, оставив Тиамака, который укрылся с головой своим вонючим одеялом и обдумывал положение дел.
Тиамак лежал без сна. Мозг его постоянно работал, но он не мог придумать никакого решения своим проблемам. Он с трудом мог передвигаться. Он оказался в чужом месте без средств, среди сухопутных бандитов. Казалось, Те, Что Наблюдают и Творят, сговорились мучить его.
Старик Чеалио пробормотал что-то во сне и перевернулся, причем рука его задела Тиамака по лицу. Удар был болезненным, и вранн застонал и сел. Было бесполезно сердиться на полоумного старца: он не более Тиамака повинен в этом неудобстве. Вранн подумал, что, может быть, Чеалио недоволен тем, что приходится делить с ним ложе, но как-то усомнился в этом. Жизнерадостный старик казался простодушным, как ребенок; казалось, он принимал все как должное, включая побои, пинки и ругань и смотрел на них как на неизбежные и необъяснимые удары судьбы, сходные с грозами и бурями.
Подумав о плохой погоде, Тиамак передернулся. Нависшее над землей ненастье, накалившее воздух, — он стал клейким, как крепкий бульон, — разразилось наконец дождем, который утопил Кванитупул в ливневом потоке, не свойственном этому времени года. Обычно спокойные, каналы стали бурными и опасными. Большинство судов стояло на якоре, сведя деловую активность процветающего порта к нулю. Буря также чуть не перекрыла путь потоку приезжих, что послужило еще одной причиной дурного настроения Чаристры.
Сегодня ливень прекратился впервые за последние несколько дней. Незадолго до этого Тиамак заполз в свою жалкую постель, и вдруг крыша перестала грохотать, наступила оглушительная тишина. Он подумал, что, возможно, это она не дает ему спать.
Снова вздрогнув, Тиамак попытался натянуть повыше одеяло, но лежавший рядом старик ухватился за него мертвой хваткой. Несмотря на преклонный возраст, полоумный оказался гораздо сильнее Тиамака, который и до своей неудачной схватки с крокодилом не мог похвастать крепким здоровьем даже среди своего низкорослого племени. Вранн перестал бороться за одеяло; Чеалио клокотал и мурлыкал от удовольствия, видя во сне какие-то былые радости. Тиамак нахмурился. И надо же было ему вообще покинуть свой дом на баньяновом дереве, в любимом знакомом болоте? Ведь в отличие от этого сырого, полного сквозняков лодочного сарая, в доме всегда было тепло.
Испустив громкий стон, он выполз из-под одеял и заставил себя встать. Ногу саднило и жгло. Этот пьяница знахарь заверил его, что примочки скоро снимут боль, но Тиамак не слишком верил подобным пьянчугам, и пока его недоверие оправдывалось. Он проковылял по грубому деревянному настилу, попытавшись не наткнуться на две перевернутые вверх дном лодки, которые занимали почти все помещение. Он старался двигаться вдоль стены, таким образом избегая эти препятствия, но перед ним внезапно возник табурет, и он сильно ударился лодыжкой здоровой ноги, так что на какое-то мгновение ему пришлось остановиться и закусить губу, потирая ногу и с трудом сдерживая стоны злости. Ну почему именно его выбрали для таких тяжких испытаний?
