Никому и никогда - Loafer83
И как же люди не понимают, как же они не видят, во что их в очередной раз превращают, как собираются переработать, перемолоть и сожрать? А, может, тогда и не надо за них бороться, если они сами этого не хотят? Зачем пытаться сделать добро тому, кто первый же тебя обвинит, осудит и растопчет, почувствовав призрачную власть? Егор постоянно задавался этими вопросами, отбрасывая от себя все сомнения. Он знал, что черный дух внутри него только и ждет, когда он сдастся. И это он сеет внутри него сомнения, это он подтачивает его опору, желая опрокинуть и впиться в горло. Егор знал, что делает это для себя и только для себя, не желая другой, черной и подлой жизни тем, кто был ему дорог, тем, кого он не знал, но точно знал, что они не могут выступить против, что им есть, кого терять. Что может принести победа, если все, за кого ты бился, погибнут, а ты остался? Поэтому борются единицы, одиночки, борются за себя, за лучшую жизнь тех, кого любят. Так было всегда, и этого слишком мало, чтобы победить, но достаточно, чтобы остановить. Победа невозможна по законам природы, по законам мироздания, которые невозможно отменить даже самым грозным указом, положенным на курицу. Гармония мира в постоянной борьбе, в постоянном переходе точки невозврата и обратно, зависании на границе, чтобы с новой силой начать колебаться. И в этом колебании слышна будет только чистая нота, так устроен наш мозг, так устроена наша душа, и волей-неволей все мы стремимся достичь чистого звука, вот только пути у всех разные.
Егор остановился на площади у памятника космонавту, взлетавшему в небо, покорителю космоса, творцу нового чистого стремления к познанию мира. Памятник окружили десятиметровыми стендами, где президент страны пожимает руку лидеру движения «Правая воля». И сразу видно, кто теперь хозяин, кто не слеп, тот поймет, что передача власти произошла навсегда. Егор засмеялся, разогреваясь от хохота. Машин не было, пешеходов тоже, а камеры не смогут распознать, как разгорается внутри него черный огонь, как чернеют глаза, превращаясь в антрацит, уничтожая грань между зрачком и белком, как из пальцев начинает струиться пламя. Еще не время, но запал уже взведен. Все будет так же, как у древних: три дня и три ночи, и будет битва между светом и тьмой, но не здесь. В столице тьма уничтожит другую тьму, страха нет, но душу рвет нетерпение. Надо дотерпеть.
День тянулся невыносимо долго. В отделении царило непонятное затишье, больные что-то чувствовали, слишком смирные и покорные. Молчали и местные собаки, любившие порычать после обеда на редких пациентов отделения неврозов, тщетно пытавшихся скрыться от себя в прогулочной зоне. Лежал чистый пушистый снег, красивыми барханами приглашая к игре, но даже «большие дети» попрятались по палатам, ни в какую не соглашаясь идти на прогулку.
Медперсонал тоже молчал, с подозрением посматривая друг на друга. Атмосфера сгущалась, вытесняя кислород, замещая его подозрительностью и беспокойством. Аврора задыхалась, часто выходя в сквер, куря в неположенном месте, никто не останавливал, не грозил наложить штраф, как обычно. Карты заполнены, отчеты составлены еще на прошлой неделе, осталось добить цифры за декабрь, и она свободна на праздники, в этом году не ее очередь дежурить. И все же, как и больные, она не хотела идти домой, и только кот заставлял каждый день возвращаться вовремя. Она всерьез думала принести кота на работу и переждать бурю здесь за бетонным забором, в дурку никто не полезет.
— Не берет? — высокий полноватый врач протянул ей стаканчик с кофе. Он смешно поправил очки, по-доброму, даже как-то по-детски улыбнувшись. Это сразу подкупало и пациентов, и частые проверки. Поэтому отдувался за всех обычно он.
— Спасибо, Денис, — Аврора выразительно посмотрела ему в глаза, заметив, что он перестал так открыто смущаться от ее взглядов. — Телефон выключен, в сети ее не было вот уже сутки. Я звонила Игорю Николаевичу, но он был занят.
— Не переживай, все хорошо, — он поправил на ее плечах наброшенную куртку, она по студенческой привычке в любую погоду выходила курить в наброшенной на халат куртке. От сигарет становилось еще хуже, она затянулась и закашляла, частыми глотками запивая горькую мерзость во рту. Кофе оказался очень сладким и без сливок, пожалуй, слишком крепкий для нее, но отлично прочищавший мозги.
— Хватит давиться, — он забрал у нее сигарету и затушил об урну. — Чтобы больше не курила, отдай пачку.
— Держи, — она улыбнулась и отдала только начатую пачку тонких ментоловых. Сразу стало легче, и она улыбнулась. — Знаешь, я тут подумала, но нет, ты решишь, что свихнулась.
— Второй раз не получится, — улыбнулся он. — Давно мы с тобой в наш кабачок не заглядывали, но я сегодня в ночную.
— Жаль, а то я хотела позвать тебя к себе домой. Вот только обломаю, я хочу есть и спать, извини, — она широко улыбнулась, столько наивной грусти было в ее глазах, что он засмеялся.
— Спасибо, я очень польщен и буду ждать, когда наши графики совпадут.
— А как твоя Машенька? У вас все хорошо? — она ехидно посмотрела на него.
— А, решила кольнуть в любимое место. У меня нормально, у нее, наверное, тоже. Такие, как она, никогда не пропадут.
— Ладно, извини. У меня с весны никого не было, просто хочу, чтобы ты знал. Так что мое предложение очень даже серьезно, цени, Денис Давыдыч.
— Ценю и трепещу в нетерпении, — он галантно поцеловал ее руки, Аврора хотела скривиться, как обычно, но сейчас ей было очень приятно. — Пойдем, уже дрожишь вся.
— Это нервное, вот никак не выберу себе таблетки, все не нравится. Может, ты мне выпишешь?
— Тебе поспать надо. Я думаю, что тебе стоит поехать в Красноярск к Мэй. Я тебя прикрою, не
