Юлия Латaынина - Сто полей

В этом смысле в государстве, которому служил этот человек, несомненно, не было рабов частных лиц. Как и в империи Великого Света.

– О да, – громко сказал Баршарг. – Такая мощь, как ваша, это, несомненно, под силу лишь свободному государству.

Араван подошел к окну. Светало. Костер во дворе потух, котел унесли. Монашек поливал маслом пяточки ворот, закрытых на ночь от духов и злоумышленников. Солнце всходило: огромное, дивное. Мир и город внизу лежали у ног, плоские крыши складывались в рисунок и имя Великого Света. Подумать только, эти люди командуют мельчайшими кирпичами мироздания, как солдатами на параде. Подумать только, они умеют двигаться так быстро, что для них нет понятия «одновременно». Баршарг повернулся к чужеземцу.

– Насколько я понял, в твоем корабле нет книг, но есть устройства, до определенной степени способные к рассуждению и обладающие запасом знаний на твоем языке. Можешь отоспаться, а потом примешься за словарь твоего языка. – Баршарг неожиданно усмехнулся. – Как на нем сейчас называется Варнарайн?

Бредшо подумал:

– Respublica. Или – Commonwealth.

Кончились кирпичные амбары и склады, кончилась дорога от храма, замерцали под луной рисовые чеки, тополя вытянулись во фрунт вдоль государственного тракта. Соответствуя имени, солнечный путь был пустынен по ночам вообще, а перед похоронами экзарха в особенности.

Даже упыри и щекотунчики смылись с него в канун революции: через каждый иршахчанов шаг стояли, сцепив ручки, яйцевидные каменные Шаги, в прошлом – межевые камни, с красным глазом, порядковым номером и полезным предписанием. Через десять шагов – постоялый двор. Шаги и охранники при дворе следили за трактом: плохо следили, никто не останавливал Ванвейлена.

Утром, когда в густом тумане перед Ванвейленом показались военные палатки, и в лагере на холмах у города запели петухи, Ванвейлен свернул с тракта и вновь попробовал связаться с товарищами. До поместья было двадцать километров, по его расчетам, связь еще могла работать. Комм отозвался почему-то голосом Бредшо. «Я даже не уши свои имею в виду», – устало сказал Бредшо.

Ванвейлен сел на поваленный каменный пенек и в молчании дослушал разговор.

И подумать только, что это к Баршаргу он шел за помощью.

Для Даттама они были пленники. Для Баршарга они были дичь. «Слюнтяй, – подумал Ванвейлен. – Он говорит с этой сволочью, будто он на Земле! Баршарг скорее поймет, что такое лазер, чем что такое свобода! Как будто он может представить себе, чтоб государства жили друг с другом в мире! Да у них война – единственная форма внешней политики!»

Через десять минут Ванвейлен стучался в ворота постоялого двора.

– Именем храма! – закричал он, бросая на стол кожаный жетон. – Живо коня, – и подберите моего, он пал в полушаге.

Хозяин, пряча в рукав «золотого государя», боязливо косился на жетон.

Ванвейлен скакал в предрассветном тумане мимо просыпающегося лагеря. В голове его крутилась одна мысль: корабль цел. Кроме Баршарга, никто о корабле не знает. Что можно было сказать Марбоду Кукушонку, нельзя сказать чиновнику империи с мертвыми глазами и привычкой гадать на печени подчиненных.

Ванвейлен въехал в столицу провинции через час.

Поминки по экзарху уже начинались. Нижний город был полупуст, отвратителен и зловонен. Над сальными и грязными базарными рядами висели красивые флаги. Улицы петляли, как ручьи, всякая прогалина обращалась в помойку, редкие вывески лгали так же бесстыдно, как казенные лозунги, – судя по наглому приглашению девицы, высунувшейся из-за калитки с надписью «шьем только для мужчин».

Ванвейлен вспомнил чинные картинки в шемаверском храме. «Так я и думал, – усмехнулся он, – там страна ложных имен, здесь страна ложных отчетов…»

Потом он прошел сквозь городские ворота в Верхний город и попал совершенно в другой мир, построенный сообразно плану и прекрасный, как тысяча богов: стены цехов высятся, отягощенные каменными плодами, золотые яблоки свисают с деревьев, ворота управ в предписанном узорочье: шелестят на стенах деревья, бегут ручьи, солнце улыбается идолам.

А на улицах каждому раздают бесплатно всякую еду: мясо, вино, и пироги, круглые, как небо, и квадратные, как земля – поминки по экзарху.

Ничего не жгли с государем, все раздавали народу, ибо разве государь и народ не едины? А раздавали впятеро против обычного. Почему?

А вот почему:

– Как на небе, так и на земле. Чем больше богов – тем изобильней. Так и с правителями: был один смертный бог, стало впятеро больше.

Ванвейлен доскакал до управы наместника, изукрашенной малахитом и яшмой, и увидел, что десять ее сторон одинаковы, как десять месяцев, а триста пятьдесят восемь окон не похожи одно на другое, как не похож день на день.

На площади перед управой лежало озеро, Серединный Океан, и в нем виднелось сразу два дна: узорные мраморные плиты и голубое небо с облаками.

На площади шла потеха: покойника накормили, теперь полагалось его рассмешить; люди ходили по воздуху на веревке, и накрывались ушами, как лопухом, бегали медведи и львы, ручные, как в яшмовом веке, и спустились с неба боги, которые есть не что иное, как слова справедливых постановлений.

Улицы были запружены безоружным народом, «парчовыми куртками» и вооруженными до зубов конниками в алых доспехах.

А в распахнутых воротах управы стоял каменный государь Иршахчан, ростом со статую Свободы, и смотрел вниз. Ванвейлен поднял голову и стал глядеть на государя с головой мангусты.

– Что ты хочешь сказать, – разозлился Ванвейлен, – что империя – худший государственный строй, не считая всех прочих?

Ему стало страшно. «Если в это готов поверить я, – подумал он, – то какой спрос с Арфарры?»

Крик в толпе, казалось, утроился, – Ванвейлен понял, что это приветствовали аравана Баршарга. «Этот чиновник не верит ни в одно слово, которое говорит; он плоть от плоти и кровь от крови империи; он еще ограниченней, чем Арфарра, в его голове дикая смесь науки и астрологии, и все, что он обещает – это демагогия». Но у революции есть забавное свойство – превращать демагогию в реальность. Особенно если тому способствует небо и его посланцы.

Ванвейлен нащупал пистолет. «Сейчас он пройдет мимо меня, – подумал он. – Потом – взойдет по лестнице управы. Потом – пойдет по наружной галерее. Потом я застрелю его, и он, наверное, упадет прямо вниз, к статуе Иршахчана. В наружной галерее он уже будет без телохранителей, и в полуденном солнце среди воды и окон никто не увидит выстрела». Ванвейлен нервно облизнул губы. «Все воспримут это как знамение», – с ужасом подумал он.