Мария Капшина - Идущая

— У тебя есть какие-то основания думать, что лучников возможно выбить из домов прежде, чем они перестреляют нападающих?

Реана оторопело уставилась на графа. Ол Лезон был без шлема и хмурый. Под прядями пыльно-русых волос у герцога оказались непроницаемые глаза, такие жёсткие, что на невнятном лице они казались неуместными. Ведьма кивнула:

— Запросто: я прикрою магией на то время, пока люди добегут, а там уж у копейщиков перед лучниками точно будет преимущество. Нужно только небольшое численное превосходство. Или, в идеале, горящие стрелы, тогда и не придётся штурмовать дома…

Они успели как раз вовремя: едва разобравшись с лучниками, помогли отряду Раира встретить кадарскую конницу, и едва ли кто-то из южан заметил, что подкрепление из-за второй стены возглавляла вовсе не ведьма. Ол Лезон не рвался в бой, в отличие от Реаны.

— Йиии-хххайй!!

Кадарцы же уверились, что все рассказы о Безумной, о Реде Возродившейся — правда.

У ворот не было никого из друзей, чему Реана облегчённо вздохнула. Зато там был л-Налвих. Взъярённый.

— Кулак Таго на твою голову, ведьма!

— Я тоже рада тебя видеть, — огрызнулась Реана.

— Ты оскорбила мою честь!

— Чем?.. — поморщилась она с досадливым недоумением.

— Ты подбивала моих людей нарушить присягу! Я смою это оскорбление твоей кровью! — возгласил рыцарь.

— Кровь — плохой растворитель. Попробуй лучше водой, — она сделала попытку обойти неожиданное препятствие.

— Это вызов, ведьма!

— В смысле? — Реана посмотрела на него таким искренне тупым взглядом, что л-Налвих запнулся на миг.

— В присутствии всех этих досточтимых людей я вызываю тебя на поединок!

Реана зажмурилась и повела головой.

— Отказываю, — сказала она, открыв глаза, в каждом из которых светилась мечта хоть о каком спальном месте. Выложившись сперва магически, потом и физически, она была совершенно не в настроении лаяться с кем-то.

— Ты… Ты…

Реана терпеливо ждала продолжения. Многочисленные зрители, стоявшие возле внутренней решетки и на башнях по бокам прохода — тоже.

— Это противно всему обычаю вечному и человеческому! — недоумённо прогудел л-Налвих.

— А мне плевать, — призналась Реана. Несколько мальчишек шпаноидного вида, ошивавшихся близ ворот, заулюлюкали.

— Ты… а-атветишь за это перед имперским судом!

— Возможно. Но драться я с тобой не стану. У нас обоих есть хорошие шансы подохнуть и так — как и у всех в этом городе. Как ты полагаешь, стоит делать Шегдару такой подарок?

— Твоя поганая жизнь ничего не стоит! Не будь ты дворянкой, я бы и меча о твою грязную кровь марать не стал!

— Это ты про имя ол Тэно? Так я и не дворянка. Я самозванка, нагло присвоившая титул. Начало преступной карьеры, так сказать.

Зрители зашумели, уже сообразив, что отреагировать на эту новость следует, но ещё не поняв, как. Начальник городской стражи ошарашено молчал, раскрывая и закрывая рот. Как и в прошлый раз, это было единственной причиной, почему он позволил ведьме договорить до конца столь длинную реплику.

— Ну, я пойду? — сказала Реана. Никто не ответил. Она аккуратно обошла л-Налвиха. Зрители держались поодаль. Спасибо. Ведьма обтёрла меч, убрала его, наконец, в ножны. Примерно на этом её и догнал л-Налвих всё так же с топором в руке и жаждой поединка во взоре. Реана посвятила всё свое внимание тому, чтобы спуститься по узким ступеням в проулок, не пересчитав ножнами всех камней. Ей не то что л-Налвиха видеть не хотелось, она и Раира встретила бы постной рожей за его неодобрительное молчание великого моралиста, да и Ликту не обрадовалась бы, который уж верно надавал бы ментальных подзатыльников за то, что не удосужилась надеть ничего прочнее кольчуги. На полпути барон отстал, поняв, что поединка ему не светит, и сочтя несолидным рубить ведьмин затылок. Метров через тридцать Реана вспомнила, что забыла Дайре. Понадеялась, что та уже догадалась вернуться в госпиталь.

За два квартала до своего поворота в Нижний город, Реана наткнулась посреди Храмовой улицы на группу дам в сопровождении слуг. Судя по тому, что были пешими, они возвращались из храма. Блистая многослойными одеждами разных оттенков зелёного и золотого [геральдические цвета Эрлони] и сложными головными уборами той же расцветки. Похоже, патриотизм вошёл в моду этим летом. Как минимум трём из семёрки модниц он откровенно не шёл. От дам пахло цветами и свежестью, и немного — храмовыми курениями. Походя Реана имела счастье отметить, с каким ужасом взирали на неё дамы. И сделала ещё шагов сорок прежде, чем понять: ужас мешался с брезгливой жалостью, обусловленный не репутацией ведьмы, а её внешностью.

Реана усмехнулась правым углом рта, не сочтя нужным подключить к усмешке глаза, брезгливо встряхнула кистью, на тыльной стороне которой тёмными полосами стягивали кожу кровь, грязь и ещё какая-то склизкая дрянь, обогнула свинью в луже и ускорила шаги.

В лазарете она первым делом привела в порядок меч, после содрала с себя успевшую местами засохнуть в картон одежду, выстирала её и ожесточённо вымылась сама — и, по дороге кинув что-то в рот, зашивала, отрезала, вправляла… Только поздно ночью, когда уже садилась убывающая луна, Реана легла лицом к потолку с чёрными морщинами щелей, прямо и напряжённо, в неживой и неудобной позе, и лоб был мокрым и холодным, а по вискам от глаз, приклеивая пряди к коже, текло горячее, пока лицо — спокойное, как посмертная маска, — гляделось в потолок. Она так и заснула, и видела во сне полуотрубленные пальцы, которые держались на сухожилиях или просто на кожице, видела не раны — дыры в животах, заткнутые обрывками грязных тряпок, видела топор, сочно вмазывающийся в голову, меч, косым ударом снизу отрубающий руку и ухо, копье, застрявшее в ноге свесившегося до земли мертвого всадника, вопящего человека под ногами и копытами, который кажется чёрно-белой картинкой немого кино: звука не слышно… Видела себя — в мёртвой белизне операционной, в заскорузлой от крови и грязи одежде, с мечом в руках, кромсающей чью-то ногу увлеченно и яростно. Сухожилия и кости прорубались беззвучно, как пластилин. И тихо зудели лампы дневного света на потолке. Потом бросалась в атаку со шприцем в одной руке и иголкой с шелковой ниткой — в другой, и орудовала иголками, как дерутся двумя ножами на улицах южного Кадара. И от любого касания иголки люди корчились и вопили. Видела лица: искривлённые омерзением рты, сморщенные лбы и нервные ноздри. Люди смотрели на неё и отворачивались. И это правильно, потому что она была чумной бактерией, непомерно громадной и отвратительной. Её вырастили в секретных лабораториях на питательной среде из кошачьей шерсти, философского камня и детской крови и прислали сюда в неподписанных конвертах, в виде белого порошка. Потому её следовало уничтожать знаком огня и нейтронными бомбами…