Елизавета Абаринова-Кожухова - Дверь в преисподнюю

— Ваша Светлость, к вам снова князь Длиннорукий.

— Пусть входит, — не отрываясь от бумаг, ответил князь Григорий.

Дверь открылась шире, и в кабинет вошел собственной персоной бывший царь-городский градоначальник князь Длиннорукий. Барон Альберт от неожиданности вскрикнул, а два Длинноруких застыли как вкопанные, с изумлением глядя друг на друга.

— Ну, что там такое? — нехотя оторвался Григорий от своих государственных дел.

— Вот… — пролепетал барон Альберт, дрожащим перстом указывая на двух Длинноруких.

Князь же Григорий, кажется, вовсе не удивился такому повороту.

— Ну что ж, прекрасно, — проворчал князь, скривив губы в брезгливой усмешке. — Верно говорят, что хорошего человека должно быть много. Но два князя Длинноруких для одной Белой Пущи, пожалуй, уж совсем замного будет.

— Да что ты, князь-батюшка, это ж я Длиннорукий! — с чувством ударил себя в грудь «первый» Длиннорукий. — А он самозванец, рази ж ты не видишь?

— От самозванца слышу, — не остался в долгу «второй».

— Прекратить базар! — поднялся во весь рост из-за стола князь Григорий. — Кто из вас самозванец, а кто нет, мы еще разберемся. А пока отправьте их обоих у темницу.

— Слушаюсь! — отчеканил заметно повеселевший барон Альберт.

— Этого — у подвал, а того — у башню, — продолжал князь Григорий, — и глазу не спускать. C обоих.

— Как же так! — чуть не хором завозмущались оба Длиннорукие. — Из одной темницы да в другую!

Но дюжие охранники уже тащили их прочь из княжеского кабинета.

— Как ты думаешь, кто из них настоящий, а кто нет? — спросил князь, оставшись вдвоем с бароном Альбертом.

— Не знаю, но во всем согласен с Вашей Светлостью, — дипломатично уклонился тот от прямого ответа. И вдруг смекнул: — А ну как оба самозванцы?

— Здравая мысль, — хмыкнул князь. — Но если двух Длинноруких для одной Белой Пущи будет замного, то что уж говорить о двух самозванцах!

За обедом в королевской трапезной царила обстановка самая мрачная и отчаянная, хотя за окном ярко светило солнышко, и разноцветные витражные стеклышки в окнах еще больше разукрашивали и без того пестрые стены.

Все сотрапезники сидели, уткнувшись в тарелки и изредка бросая друг на друга подозрительные взоры. Один лишь король Александр находился в наилучшем расположении духа: он подтрунивал над неловким пажом, то и дело проливавшим ему вино на одежду, бросал изумрудным перстнем солнечные зайчики на стены и потолок и вообще всячески старался подбодрить своих друзей, пребывавших в состоянии глубокой хандры.

— Ну что вы так раскисли, господа? — говорил король. — Пейте вино, веселитесь, радуйтесь, пока живы!

— Ваше Величество! — сверкая своими большими темными глазами, вскочила донна Клара,

— Ну, в чем дело, сударыня? — повернулся к ней Александр.

— Ваше Величество, позвольте обратить ваше высочайшее внимание на синьора Данте.

— Ну и что же? — пожал плечами король, бросив взор на Данте.

— A с чего это он ничего не ест?

— Кусок в горло не лезет, — буркнул Данте.

— Вот именно, — обрадовалась донна Клара, — потому и не лезет, что вы уже ночью…

— Что ночью? — с вызовом глянул на нее синьор Данте.

— Пообедали, вот что! — выпалила донна Клара.

— Вздор вы говорите, сударыня, — отрезал Данте, однако демонстративно взял с блюда огурец и откусил половину.

— A овощи хорошо идут после мясного, — не унималась донна Клара, однако синьор Данте даже не стал на это ничего отвечать.

— Господа, прекратите препираться, — слегка повысил голос Александр, заметив, что донна Клара собирается продолжать свои обличения. — И вообще, для лучшего пищеварения ученые эскулапы советует за трапезой говорить о чем-то приятном. Например, о высокой поэзии.

Как заметила Надя, это предложение не встретило у сидящих за столом особого энтузиазма, однако возражать королю никто не стал.

— Иоганн Вольфгангович, может быть вы нам все-таки что-нибудь прочтете? — обратился Александр к заморскому поэту. Иоганн Вольфгангович словно только этого и ждал. Выхватив с ловкостью факира из кармана какой-то свиток, он принялся читать:

— Нихтс ист иннен! Нихтс ист ауссен!

Денн вас иннен — ист драуссен…

— Благодарю вас, — сказал король, терпеливо выслушав до конца, — но, простите, насколько мне известно, никто из нас не владеет языком вашей музы, да и я знаю его лишь как разговорный…

— Нихт проблемен! — широко улыбнулся Иоганн Вольфгангович и извлек еще один мятый листок. — Вот тут другой мой стихотворение в переводе. — И он, немного запинаясь, торжественно зачитал:

— Кто с плачем хлеба не вкушал,

Кто, плачем проводив светило,

Его слезами не встречал,

Тот вас не знал, небесные силы!..

«Нечто похожее я уже где-то слышала», — подумала Надя, пока Иоганн Вольфгангович раскланивался в ответ на сдержанно-вежливые аплодисменты сотрапезников, которых в этот момент высокая поэзия явно волновала меньше всего.

— По-моему, превосходно, — высказал свое суждение Александр. — A теперь, господа, с вашего позволения, я тоже хотел бы прочесть несколько строчек.

— Неужели и Ваше Величество заразились неизлечимой болезнью сочинительства! — удивленно воскликнула мадам Сафо, всплеснув полными ручками.

— Увы, — покачал головой Александр, — сам лишенный дара сочинительства, я способен лишь на покровительство… Дело в том, что после Касьяна остались четыре или пять стихотворений, на которые людоед, видимо, не обратил внимания.

Король протянул руку, и Перси подал ему несколько неказистых листков. При этом паж тихо, чтобы остальные не услышали, прошептал:

— A ведь из этого следует, что людоед, скорее всего, не из поэтов…

Александр величественно кивнул и, бегло просмотрев рукописи, остановился на стихотворении, которое он, по-видимому, счел наиболее подходящим к случаю:

— Я хотел открыть тебе душу,

Но ты ей предпочла мое тело…

Во все время чтения паж украдкой наблюдал за присутствующими — не выдаст ли кто-то себя невольным взглядом или жестом.

Увидав боярина Василия, Беовульф очень обрадовался, а когда узнал, что за причина привела к нему вчерашнего гостя, то пришел в неописуемый восторг и в лучших чувствах заключил Дубова в могучие объятия.

— Так, значит, вас пытались заколоть?! — взревел Беовульф. — Ну вы, в природе, даете!.. Да ради бога, живите, сколько хотите, у меня вы будете в полной безопасности, ко мне сюда ни одна сволочь не полезет — убью! — И, несколько успокоившись, добавил: — Боярин Василий, милости прошу пожаловать ко мне в рыцарскую залу, выпьем по кубку старого доброго винца за ваше счастливое спасение!