Роберт Сойер - Обрести бессмертие

Питер опустил голову. Он не знал, что и сказать. Миссис Феннелл продолжала:

— Откуда-то, как будто из этого света, появилась чья-то фигура. Я сначала не узнала ее, но потом поняла, что это я сама. Только на самом деле не совсем я, а кто-то очень на меня похожий. У меня была сестренка-близнец по имени Мэри, но она умерла через несколько дней после нашего рождения. Я поняла, что это и была Мэри, которая пришла встретить меня. Она приблизилась, взяла меня за руку, и мы вместе поплыли по туннелю вперед, к этому свету.

И тут передо мной стали проноситься картины из моей жизни, как в кино. Я и мои родители, я и мой муж, я на работе, я за игрой. И мы с Мэри обсуждали каждую из этих сцен, где я поступила правильно, а где неправильно. Причем у меня не было такого чувства, что меня судят, просто очень важно было понять, какие последствия могли иметь мои поступки. Я увидела себя играющей в школьном дворе, жульничающей на экзаменах и работающей в больнице, и ох как много всяких других вещей — живо, с невероятной ясностью. А тем временем мы понемногу приближались к этому дивному свету.

Затем внезапно все кончилось. Я почувствовала, что какая-то сила тащит меня назад и вниз. Я не хотела расставаться с Мэри — однажды я уже потеряла ее, в конце концов, у меня никогда не было возможности узнать ее по-настоящему, — но наши руки разжались, и я поплыла назад, прочь от этого света, а затем снова оказалась в своем теле и ощутила присутствие других людей. Открыв глаза, я увидела мужчину в униформе. Это был парамедик. У него в руке был шприц. Он сделал мне укол гликогена. «С вами все будет в порядке, — то и дело повторял он. — Все будет хорошо».

Та женщина, с которой я разговаривала по телефону, — по странному совпадению ее тоже звали Мэри — поняла, что я упала в обморок, и вызвала скорую помощь. Парамедикам пришлось взломать входную дверь. Если бы они опоздали на несколько минут, меня бы уже давно не было в живых.

Так что, Питер, я-то знаю, что такое смерть. И не боюсь ее. Пережитое тогда изменило мое отношение к жизни. Я научилась видеть все в ином свете, относиться ко всему спокойно. И хотя я знаю, что жить мне осталось всего несколько дней, я не боюсь. Я верю, что мой Кэвин будет ждать меня в этом свете. И Мэри тоже.

Питер внимательно выслушал ее рассказ. Он, разумеется, и раньше слышал подобные истории и даже как-то со скуки прочел кусок знаменитой книги Моуди «Жизнь после жизни», застряв однажды в домике своего родственника и не найдя там иного чтения. Кроме этой книги там была еще только одна — о влиянии знаков Зодиака на любовную жизнь. Питер и тогда не знал, как относиться к подобным россказням, а сейчас был еще менее уверен в их подлинности.

— Вы говорили об этом с кем-нибудь из здешних врачей? — спросил Питер.

Пегги Феннелл фыркнула:

— Эти парни появляются здесь, как будто они бегуны-марафонцы, а моя история болезни — эстафетная палочка. К чему, Бога ради, мне делиться е ними моими самыми интимными переживаниями?

Питер понимающе кивнул.

— Как бы то ни было, — добавила миссис Феннелл, — вот на что похожа смерть, Питер.

— Я… ну я бы…

— Однако вы не отказались от мысли провести ваш эксперимент, я правильно поняла?

— Признаюсь, да.

Миссис Феннелл попыталась кивнуть.

— Очень хорошо, — сказала она наконец. — Я доверяю вам, Питер. Вы кажетесь мне порядочным человеком, и я благодарна вам за то, что выслушали меня. Давайте сюда ваше оборудование.

Неделя после того, как Кэти сделала свое признание, была чертовски тяжелой. Они редко общались, а когда все же разговаривали, то лишь об эксперименте Питера с суперэнцефалографом и тому подобных вещах. Ничего личного, ничего непосредственно связанного с их взаимоотношениями. Лишь безобидные темы, чтобы немного заполнить долгое угрюмое молчание.

В этот субботний вечер Питер снова сидел в гостиной на диване и читал. Но на этот раз не электронную, а старую добрую книгу в бумажной обложке.

Питер лишь недавно открыл для себя старые романы Роберта Паркера о Спенсере. Было что-то притягательное в абсолютном, нерассуждающем доверии, установившемся между Спенсером и Хоком, и в восхитительной честности взаимоотношений между Спенсером и Сюзан Силверман. Паркер нигде не упоминал имени Спенсера, но Питеру казалось, что его собственное — означавшее «камень» — прекрасно бы ему подошло. Несомненно, Спенсер был куда более твердокаменным, чем Питер Хобсон.

На стене за его спиной висела репродукция картины Алекса Колвилла в рамке. Питер раньше считал, что Колвилл статичен, но с годами его творчество становилось все более понятным Питеру, и эта конкретная работа — мужчина, сидящий на крыльце сельского домика со старым псом, растянувшимся у его ног, — сейчас очень ему нравилась. Питер наконец понял, что отсутствие движения в работах Колвилла было намеренным, это был способ выразить постоянство: вот то, что неизменно, то, что действительно важно.

Питер по-прежнему не знал, что ему делать, не представлял, какое у них с Кэти может быть будущее. Он только что прочел забавную сцену — как Спенсер парировал вопросы Квирка несколькими старинными афоризмами, в то время как Хок безмолвно стоял рядом, пряча улыбку. Но это не развеселило Питера так, как бывало в прежние времена. Он вздохнул, заложил нужную страницу и отложил книгу.

Кэти спустилась по лестнице. Она распустила волосы и оделась в потрепанные голубые джинсы и просторную белую блузку с двумя расстегнутыми верхними пуговицами — облик, который мог сойти и за призывный, и за нейтрально практичный. Она была явно сконфужена, но тем не менее пыталась привлечь внимание Питера, старательно посылая ему сигналы и рассчитывая, что они окажутся уместными независимо от того, в каком он будет настроении.

— Можно мне присоединиться? — спросила она дрожащим голосом.

Питер молча кивнул.

Диван состоял из трех широких подушек. Питер сидел на левой. Кэти села на границе между средней и правой, снова пытаясь быть одновременно и близкой, и далекой.

Они долго сидели рядом, не произнося ни слова.

Питер медленно покачал головой. Ему было жарко. Знакомые предметы теряли свои очертания. Недосып, подумал он. Но затем внезапно понял, что вот-вот расплачется. Он глубоко вздохнул — этого нельзя было допустить. Питер в последний раз по-настоящему плакал, когда ему было двенадцать лет. Ему тогда стало стыдно, он считал, что в таком возрасте уже не плачут, но его сильно дернуло током от электророзетки. В последующие тридцать лет он научился владеть собой при любых обстоятельствах, но теперь, когда все внутри него вскипало и поднималось…