Лада Лузина - Рецепт Мастера. Спасти Императора! Книга 1

Но Отрок Михаил занял в сердце богомольного Киева место особое, заветное. Никогда еще сердца киевлян не были так едины и нежны, как в любви к этому худенькому мальчику с пустыми глазами…

Начать с того, что никто не ведал кто он и откуда он взялся. Просто однажды, давно, лет пятнадцать, а то и двадцать тому, в ворота монастыря постучался пятилетний ребенок. И те, кто знали, сказывали, будто бы сразу в нем открылись способности невиданные и чудесные.

С тех самых пор Отрока любили все. Дамы, от княгинь до крестьянок, единодушно почитали его ангелом, сошедшим с небес, и вешали картинки с его портретом над кроватками деток, дабы тот защитил их и уберег. Мужчины, от Их Сиятельств до простых мужиков, единодушно почитали его великим пророком, ибо никогда еще сказанное им не было опровергнуто временем. Верующие почитали его божьим посланником, призванным воскресить веру в сердцах усомнившихся и разочаровавшихся. И даже разочаровавшиеся, сомневающиеся во всем нигилисты, атеисты, бунтари, циничные белоподкладочники признавали за ним коли не святость, то исключительную прозорливость и редкостную безгрешность.

Отрок Михаил обитал под Киевом, в Дальней Пустыни, и ни разу не выходил в грешный мир. Отрок Михаил жил в крохотной келье. Отрок не брал денег ни с кого: ни с богатых, ни с бедных — и не видел отличия меж последним нищим и губернатором. И все те, кто, съезжаясь под Киев со всех губерний, жили в Дальней Пустыни месяцами, ожидая встречи с юродивым, все, от нищего до губернатора, ощущали себя в кольце монастыря, как в раю, где нет различий и все равны, и — что самое удивительное! — принимали это, ибо почитали своего светлого Отрока истинно святым.

По Городу ходил удивительный анекдот о том, как сам предводитель дворянства, пробыв в Пустыни четыре недели и так и не дождавшись встречи с Михаилом, сказал: «Раз Отрок не сыскал минуты принять меня, значит, не так и важна моя проблема. Зря я беспокоюсь о пустяках. Займусь-ка лучше делами». Стоило городским газетам пропечатать в канун минувшей зимы: «Отрок Михаил зарыдал, провидев в грядущем, что Дума намеревается принять решение загодя выкопать две сотни могил для бездомных, которые неминуемо замерзнут в мороз»… Все двести могил остались пусты! И по Городу пошел новый рассказ, как, выронив газету из рук, графиня Бобрикинская схватилась за сердце и наказала отдать левый флигель дворца под приют, сказав: «А что если завтра с моим сыном случится беда, а Отрок скажет мне: „Разве сама ты печалилась, когда умирали другие?“» Всю зиму княгини, купчихи, генеральши, мещанки зазывали нищих к огню. Генерал-губернатор немедля распорядился поставить по городу «грелки». Губернаторша устроила благотворительный бал…

Ибо, любя и почитая, Отрока все же боялись! Не признаваясь себе в том, боялись больше, чем всемогущего Господа, так часто остававшегося равнодушным к мольбам о спасении, исцелении, чуде.

По Городу стаями бродили легенды о том, как Отрок предостерег от неминучей беды. Как Отрок излечил смертельно больного — не прикосновением, сказанным на расстоянии словом. Как взглянув на просителя своими странными пустыми глазами, Отрок промолвил: «Не носи за собой этот грех. Тяжек он», — и рассказал человеку самый страшный грех его жизни.

И когда два года тому Михаил отказался принять извозчика Кранова, сказав, что тот из природного зверства замордовал свою лошадь до смерти, в Киеве разразился настоящий скандал. Дума спешно издала указ, запрещающий Петухам «хлестать лошадей слишком уж сильно». У извозчика, уличенного в плохом обхождении с клячей, немедля отбирали лицензию. И многочисленные гости Третьей столицы Империи нередко открывали рты, лицезрея немыслимую картину… Остановившуюся посреди крутого киевского взвоза лошадку кучер ласково манил вверх сладким пряником, в то время как франты в лаковых штиблетах и дамы в шелковых туфельках поспешно выскакивали из экипажа, дабы облегчить той подъем…

— Да, к Отроку императрица непременно пойдет! — восторженно воскликнула Даша. — Да не то, что пойдет — побежит. В ту же секунду помчится!

— А не помчится, — надбавила Катя, — в Киеве, верно, своя революция будет: кто она такая, чтоб Отрока нашего не слушать? Вот, кто истинный царь Юго-Западного края… Мы с Митей обсуждали сей феномен. Отрок Пустынский — воплощение вечной народной мечты о прекрасном и добром царе. И в то же время воплощенье народной веры в божественное и чудесное. Он обо всех печется, всем помогает, все знает, все может. А сам — ангел в домотканой рубашечке. И захочешь к нему придраться, а к чему — не найдешь. В ХХІ веке таких людей больше нет, — подумав, сказала она. — Мы утратили культ святых… У нас вместо них экстрасенсы!

— Скажите мерси Владимиру Ильичу Ленину, — фыркнула ведьма. — Вот вам и вторая причина Октябрьской. Ваша вера ослабла. Ее следовало срочно лечить. Царь не понял этого. А Ленин преотлично все понял: он знал, с кем сражался, объявив войну церкви… И он победил. Киев перестал быть Столицей Веры. Но остался Столицей Ведьм.

«Ради Киева! — зазвучал в Катиной голове взволнованный голос Маши, умоляющей их отменить революцию. — Наши церкви разрушили. Михайловский Златоверхий, Десятинную, Успенскую в Лавре… Полсотни церквей уничтожили в тридцатые годы, как вифлеемских младенцев, за ночь. И тогда, и потом преследовали одну цель: убить Бога. И они убили его! Киев перестал быть Столицей Веры. Ради Бога!..»

«Какой смысл спасать церкви, которые все равно уже построили заново?» — возразила ей тогдашняя Катя.

Лишь сейчас, прожив шестилетье в минувшем, познав много утраченных культов и культур, Катерина Михайловна понимала, о чем говорила им младшая из Киевиц. Михайловский Златоверхий, наскоро построенный в середине 90-х годов на месте девятисотлетнего монастыря, был только картонной декорацией прежнего.

Монастырь невозможно построить к знаменательной дате! Монастырь должен вырасти, как лес, как трава. Монастырь нужно вымолить. Святое место следует выкормить богоугодными делами, житием святых, мыслями, духом сотен поколений. И хоть в конце ХХ — начале ХХІ века в Киеве восстановили десятки церквей, это, увы, не сделало их Город прежним…

— М-да, — покивала своей невидимой собеседнице Катя. — Следует признать, на фоне всеобщего брожения умов Киев нынче — и впрямь истинная Столица православия, как в давнюю давь. Наш Отрок возродил веру у многих. Если он и лицедей, то несказанно талантливый.

— Че-че?!. — Чуб стремительно надула щеки и возмущенно выдохнула. — Ты че верзешь-то? Наш Отрок — настоящий! Он не то, что ихний Распутин… Он — святой! Это все признаю́т! А я вообще точно знаю. Слушайте, что я вам расскажу… Подруга моей подруги Полиньки Зоя к нему ходила. Она проститутка во-още. Ребенок у нее заболел. Воспаление легких здесь, в нашем времени, это конец. Она приехала в Пустынь. А там очередь на тысячу лет вперед: генералы, графья, чиновники — все встречи ждут. Она в отчаянье. Вдруг подходит к ней монах и говорит: «Отрок зовет вас к себе». И ведет ее к Михаилу. И генералы, князья, миллионщики — все ее безмолвно пропускают. Слова никто не сказал. Потому что Отрок — это Отрок! Что он скажет, то и истина. Заходит Зоя к нему в келью, а он ей просто так говорит: «Иди, милая. Будет жить твой ребенок». И все! А глаза у него, она мне рассказывала, пустые-пустые, будто слепой он. А сам на ангела похож — не на человека. Она приезжает домой, а ее сыночек… здоров. А его все врачи смертником считали! Ну че?