Андрей Валентинов - Рубеж

К'Тамоль подловил служанку под лестницей и завел с ней доверительный разговор о медицине. Оказалось, что у милой девушки полным-полно болячек, явных и тайных; лишь только стемнело и беготня в гостинице стихла, Рам деловито взял под мышку свой лекарский сундучок и отправился во флигель, где обитала прислуга.

— Вот что значит настоящий врач, — сказал я, когда за лекарем закрылась дверь. — В любое время дня и ночи, по первому зову ближнего спешит исполнить свой долг, каким бы тягостным он ни был!

Хостик даже не улыбнулся.

За последнее время он сильно сдал; борода его, и без того клочковатая, приобрела неопрятный вид, крючковатый нос еще больше выдался вперед, а глаза, наоборот, запали. Хостик болезненно переживал предательство — мое предательство; сам он — и я это знал — ни при каких обстоятельствах, ни под какими чарами не поднял бы меч ни на меня, ни на Рама. То, что произошло с нами близ окованной железом клетки, у костра, положило непреодолимую пропасть между прежними нашими отношениями — и нынешними.

Я не стал объяснять Хостику, чего стоило для меня удержать руку и не свалить с плеч его лохматую голову. Слишком мелкими казались оправдания; что с того, что в результате я не поддался Шакалу?

Я не убил Хостика не потому, что он мой друг. Сиди на той коряге распоследний карликовый крунг — я и то, наверное, не решился бы. Побоялся бы нарушить запрет на убийство! Или не побоялся бы? Вот в чем беда — я и сам не знал до конца, Хосту я пожалел в ту ночь или себя. Или просто подчинился правилам, навязанным извне.

Так или иначе, но оставаться наедине с Хостиком мне с некоторых пор было тягостно; сославшись на усталость, я ушел к себе в комнату и лег.

Перед глазами сразу же замелькали лица с парадной мозаики. Отроки-наследники золотой короны смотрели печальными глазами ручных обезьянок; я искал лицо отца — но видел лишь место, где оно только что было. Я звал…

А потом проснулся в холодном поту.

Я вспомнил, где я видел лицо нынешнего князя.

В видении, наведенном Шакалом. На столе в мертвецкой; голова князя отдельно от тела, но глаза жили. «Пойдешь ко мне на перстень?» Сгинь, наваждение! Сгинь!

Далеко за полночь в дверь постучали. Я не спал — лежал в постели, Закинув руки за голову, и смотрел в темный потолок. На столе еле теплился огонек лампы.

Робкий стук сменился настойчивым.

— Кто там? — крикнул я хрипло. Сейчас мне менее обычного хотелось чьего-либо общества.

— Господин, откройте, пожалуйста…

Где-то хлопнула дверь. Рявкнул раздраженный голос; мне показалось, что я узнаю белобрысого крепыша, того, который не сомневался, что задание князя связано с магией.

Я поднялся. Считая пятками холодные половицы, подошел к двери и отодвинул засов.

В полутемном коридоре было людно. Некрасивая молодая женщина с круглыми, как черные блюдца, испуганными глазами прижимала к груди ребенка, а за юбку ее цеплялись еще как минимум двое:

— Господин… Нам… хоть бы под стеночкой… переночевать… дождь… перепеленать…

— Где управляющий? — рявкнули из комнаты справа. — Где хозяин гостиницы? Где эти дармоеды?! Они узнают, что почем, я буду жаловаться лично князю!

Кто-то из Непобедимых?

— Гоните ее, — добродушно посоветовали из комнаты слева. В дверях ее стоял один из соискателей, высокий и плечистый мужчина с длинными, до лопаток, волосами. — Гоните бродяжку. Кто знает, как она сюда пробралась, — а вся гостиница уже гудит, что твой улей.

Я посмотрел ему в лицо. Заговоренный? Или Убийца дракона? Откуда-то снизу, из-под лестницы, выскочил встрепанный управляющий. Его сопровождали трое исключительно раздраженных героев, двое просто бранились, а третий молча пихал провинившегося под ребра, отчего управляющий икал и дергался:

— Господа! Сейчас, господа, сию минуту непорядок будет устранен!

— Закрыть этот клоповник, — зловеще проговорили в конце коридора. — Закрыть и сжечь вместе с барахлом… чтобы среди ночи в комнаты к благородным господам ломилась назойливая баба?!

Глаза возмутительницы спокойствия — а ведь это она стояла сейчас передо мной — округлились еще больше. Она прижала к себе младенца так, что он пискнул, а двое — или все-таки трое? — оборвышей, цеплявшихся за юбку, заревели в голос, кто-то из разбуженных героев желчно смеялся, кто-то грохнул дверью, кто-то выругался достаточно грязно — только под горячую руку, в поединке, умею так ругаться.

Управляющий, подгоняемый толчками и пинками разъяренных постояльцев, наконец-то добрался до нас. Лицо его в полумраке коридора казалось темно-серым.

— Ах ты, сучка! Ах ты…

Я перехватил его занесенную руку. Не хватало еще, чтобы в моем присутствии били женщину.

Дети завопили громче, хотя это, казалось, было уже невозможно.

— Го… сподин…

Управляющий задохнулся; вероятно, я слишком сильно сдавил его руку. Не повезло бедняге — еще поймает, чего доброго, сердечный приступ!

— А вы…

Трое раздраженных героев — нет, уже шестеро — смотрели теперь не на бродяжку, а на меня.

— Спокойствие, — я обезоруживающе улыбнулся и выпустил руку управляющего. Бедняга на четвереньках отполз в сторону.

— Пошла вон, — холодно сказал бродяжке седьмой соискатель, тот самый плечистый и длинноволосый, мой сосед. Женщина затравленно оглянулась, бочком-бочком, увлекая за собой оборвышей, отступила к лестнице…

— Погоди, — весело сказали из толпы постояльцев. — Дождь на улице, куда ты с малыми пойдешь?

Стало тихо. Даже сопение геройских приспешников, мало-помалу повыползавших из нижних, не столь привилегированных комнат, на короткое время прервалось. Даже орущие дети притихли, и стало слышно, как барабанят по крыше и по стеклу крупные дождевые капли…

Я хмыкнул. «Господи-ин… под стеночкой…»

— Ладно, заходи, — я ногой распахнул дверь комнаты за своей спиной.

Бродяжка хлопнула черными круглыми глазами. Герои, чей сон был нарушен наглым и невозможным образом, зароптали.

— Мой номер, кого хочу, того зову, — сообщил я возмущенным конкурентам.

Никто не стал комментировать мои слова. Кто-то в задних рядах пробормотал что-то насчет вшей, кто-то велел слуге немедленно паковать вещи, кто-то пригрозил управляющему, что съедет завтра… И все. В коридоре остались я, бродяжка со своими оборвышами, скулящий в углу управляющий — да еще один мой конкурент, лысоватый, несмотря на молодость, скуластый парень. Тот самый, что крикнул «Погоди…» … Мы обменялись взглядами. Не так чтобы очень дружескими, но понимающими, по крайней мере.

Оборвышей у юбки оказалось-таки не два, а три. Они мирно просопели до рассвета — а когда на рассвете я уснул наконец, бесшумно убрались вместе с мамашей, не сказав ни «здрасьте», ни «до свидания», ни, разумеется, «спасибо».