Танит Ли - В поисках Белой ведьмы

— Вы еще не излечены, — сказал я. — Это на завтра, если вы мне заплатите.

Он вздохнул и закрыл глаза.

— Даже за это, — сказал он, — я бы тебя вознаградил. Во имя Пламени, как это приятно. Если ты сможешь меня вылечить, назначай свою цену.

Я коротко расспросил Кочеса об этом купце и был хорошо подготовлен.

— Назову свою цену. Десять мер золота, взвешенных по рыночным меркам, пятнадцать мер серебра. А также небольшая доля в ваших делах — пшеница и виноградники, я думаю, и жемчуг. Я прошу только то, что может обеспечить мне подходящий доход, пока я в городе, скажем, по двадцать процентов от каждой сделки по винограду и драгоценностям — по рыночным расценкам, конечно.

— Собака, — сказал он. — Ты думаешь, я такой богатый? Ты высосешь мою кровь, как паразит. Какое право ты имеешь столько просить?

— Такое же, как и вы, полагая, что должны жить. Выбирайте.

— Ты разоришь меня.

— Смерть это сделает еще лучше, чем я, — сказал я. — Я вернусь завтра, вы скажете мне, приемлемы ли мои условия.

Я не чувствовал жалости к нему, пытаясь завладеть сразу и его жизнью, и его богатствами. Время моей жалости еще не пришло, по крайней мере, не к таким людям, как Фунлин.

Вдоль фронтона «Зубов Дельфина» горели факелы в колпаках из голубого и желтого стекла. В вестибюле и в коридорах я не встретил никого, кто бы не таращился на меня.

Как и ожидалось, новость распространилась. Они все знали — и эпизод с Золотой Рукой, и часы, когда я исцелял в Роще, и об отступлении принца-джердата с двумя сотнями человек. Что же сделает чудотворец теперь? Чудотворец прошел в свои покои. Тут же меня потревожил Кочес, который вернулся после ужина напуганным.

— Чарпон, господин Вазкор, — проблеял он.

Глаза его бегали. Он собирался предать своего хозяина, и этой мысли он боялся, как и меня.

— Что Чарпон?

— Корабль, «Вайн-Ярд». Хессеки говорят, что он собирает всех на борту сегодня поздно ночью и отплывает с отливом на рассвете. Он не собирается вам ничего говорить. С ним должны быть другие помощники, а также те из команды, кого удастся быстро собрать. Рабы-гребцы по прежнему на борту. Я слышал, он отправил их за провиантом — мясом и вином, которое они получают перед началом путешествия.

Я позволил Кочесу трещать о глупости Чарпона, о его собственном желании служить мне и о том, как было для него опасно пойти против капитана и принести мне новости. Я не хотел и не собирался терять корабль. Чарпон, решивший, наверное, быть занозой у меня в боку, достиг предела. Единственным способом остановить его и убрать проблемы, с ним связанные, была его смерть.

Решив убить его, я столкнулся с другой проблемой — я не хотел убивать ни его, ни кого-либо другого тем безотказным способом, которым я владел, — силой моей воли. Моральные соображения были здесь не при чем. Это был чистый страх. Я боялся Силы во мне. В минуты, когда я боялся, я чувствовал, как какой-то демон захватывает мой мозг, я испытывал чувство раздвоения, которое могло бы снести меня с ума. Я решил действовать иначе. Я отослал Кочеса, поблагодарив его, и он прокрался в постель Тэи.

Я позвал Длинный Глаз, который застыл у моей двери, как деревянный страж. Я рассказал ему о планах Чарпона.

Прежде чем я успел что-либо добавить, Длинный Глаз сказал:

— Я выслежу Чарпона и убью его.

— Он будет не один, — сказал я.

— Ну и что? Все хессеки почитают Вазкора, а не Чарпона.

— Ты ведь знаешь, что я могу и сам это сделать, — сказал я, раздраженный смутным чувством вины. — Ты не спрашиваешь, хочу ли я, чтобы ты сделал это для меня?

Он посмотрел на меня пустым взглядом. Боги были непостижимы. Больше он никуда не смотрел. Ничего не сказав, он выскользнул в ночь.

Я сидел перед пурпурным окном до тех пор, пока рассвет не перекрасил черный цвет в синий, а синий — в красный. Птицы нежно запели в своих клетках.

Эта ночь была не для сна. Я думал: «Сейчас ли он убивает Чарпона! Может быть, хессеки все-таки остались верны капитану? Может, они убили Длинный Глаз, приняв его за грабителя, как же еще можно было бы объяснить его лунатизм? Это подло, это воняет. Если должен быть использован нож, почему бы и не мой? Одного человека я убил раньше. А это убийство по заказу».

Вдруг раздался стук в дверь. Дверь открылась, я вскочил на ноги, как будто это я ждал палача.

Это был не Длинный Глаз, а один из хессеков, который заметно заискивал передо мной, покорно закрыв лицо руками.

— Наш лау-йесс, — начал ан и разразился потоком корабельного арго.

Так я узнал, что Чарпон с пятью матросами-хессеками остановился в извилистой аллее, которая напрямую вела от Рыбного базара на причалы, и сказал, что кто-то его преследует, какой-то бродяга, которого надо проучить. Тогда хессеки попрятались в узких дверных проемах складов, стоявших вокруг, а Чарпон остался один, повернувшись лицом в ту сторону, откуда они пришли. Разбойник, видимо, почуяв опасность, не появился, и Чарпон с ножом в руке пошел по аллее назад.

Из темноты улицы внезапно раздался сдавленный животный вскрик, еще и еще один.

Насколько верно, что большинство складов в Торговом городе имели охрану, настолько же было верно и то, что охранники считали своим долгом находиться внутри склада, а не за его пределами. Таким образом, никто не помешал Чарпону, когда без лишней спешки он убил Длинный Глаз, посланца, которого он ждал.

Трое из хессеков удрали. Двое остались, дрожа и причитая, вжимаясь в тень. Наконец, и крики, и всхлипывающие звуки, сменившие их, прекратились. Снова появился Чарпон, мясник, с руками, обагренными кровью, и сказал хессекам, в ужасе прилипшим к дверям:

— Не сделать ли мне однажды ночью то же самое с хозяином этого раба, с этим гадом Вазкором?

Потом раздался звук, как будто на крыше завозилась птица, и голова Чарпона дернулась и наткнулась на какой-то предмет, который, как птица, летел к нему. Эта птица влетела Чарпону в глаз.

Когда он умер, а это произошло не сразу, хессеки осторожно собрались вокруг него и увидели, что птицей был длинный кусочек кремня, заточенный острее, чем нож. Годы, проведенные за чертой закона и безопасности, приучили их к осторожности и благоразумию, они не стали выяснять, кто отомстил за Длинный Глаз, выстрелив с крыши склада. Однако когда я спрашивал их позже, я узнал, что это, скорее всего, был хессек, настоящий чистокровный хессек из древнего города, так как это они носили такие рогатки для стрельбы по уткам и чайкам в зарослях камыша. Масрийский закон запрещал им носить ножи, и, чтобы как-то компенсировать это, они изобретали различные хитроумные игрушки. Матрос, у которого вся эта история была почти написана на лице, поднял на меня глаза. Свет всех оттенков занимающейся зари обнажил выражение его лица. Это было не волнение и не таинственность, как я опасался, а какое-то странное испуганное удовольствие.