Дмитрий Емец - Огненные врата

– Люблю этот момент, – хищно раздувая ноздри, сказал Бельвиазер и отвернулся, чтобы не терзать себя, глядя на эйдосы, которые достанутся другому.

Лигул ловко ссыпал грустно переливающиеся песчинки в контейнер. Вильгельм услужливо потянулся к крупному, отдельно лежащему эйдосу, сияющему, как далекая звезда, но Лигул вежливо отвел его руку.

– Я сам. Мне полезно двигаться… А доносителю на этот раз хватит и пятой части. Уж больно эйдосы хороши. А то дай ему треть – завтра он на каждого из вас накатает, – сказал глава мрака с быстрой обезьяньей ужимкой, на которую лицо молодого человека невольно отозвалось передразнивающей гримасой. От этих слов всем бонзам стало не по себе.

Лигул небрежно смахнул со стола осколки дархов. Контейнер с эйдосами он держал под мышкой, притворяясь, что не замечает, как тянется к ним его собственный дарх – предмет тайных вожделений всего Тартара по заключенным в нем богатствам. Когда же стало очевидным, что не заметить этого нельзя, глава мрака перекинул цепь с дархом за спину.

– Думаю, на сегодня мы уже все обсудили! – с улыбочкой сказал Лигул. – Конкретные распоряжения начальники отделов получат в ближайшее время. Аида Плаховна занимается валькирией и некромагом. Виктор Шилов отправляется в человеческий мир… – глава мрака помедлил, получая удовольствие от скрытого нетерпения, с которым слушал его юноша, – завтра вечером! – договорил Лигул и сделал шаг к двери, показывая, что никого не задерживает.

Юноша с внешним равнодушием кивнул, однако от бонз мрака и тем более от Лигула невозможно было спрятать, как он рад. Вырваться из Тартара! Из Большой Пустыни! Увидеть солнце! Ощутить, что ветер может быть не только затхлым, горизонт не только серо-свинцовым и сдавленным, а сероводородная вода из Гниющих Болот, возможно, не самая вкусная вода в мире.

Лигул искоса взглянул на юношу своими птичьими глазками.

– Ах да! – воскликнул он, ударив себя по лбу, будто о чем-то забыл. – Виктор!

Молодой человек тревожно остановился.

– Виктор, твоя большая птица меня тревожит. Ты оставляешь нас, поднимаешься в человеческий мир. Что ж, не смею тебя задерживать! Большому кораблю – большое плавание. Но что будет с ней?

– Как что? Я возьму Ара с собой.

Глава мрака сокрушенно покачал головой:

– Ай-ай-ай! Этого я и опасался. С собой его взять никак нельзя. Там человеческий мир.

Виктор Шилов погрустнел.

– Я боялся, что вы так скажете. Хорошо! Я отведу Ара в Большую Пустыню и отпущу на свободу. Если выехать прямо сейчас – я еще успею.

Лигул печально цокнул языком.

– Нет, Виктор. Это нехорошо! Экзюпери, которого так любят цитировать наши враги, говорит: мы ответственны за тех, кого приручили. Неправильно отводить птицу в Большую Пустыню. Ей там будет одиноко.

Шилов внимательно посмотрел на своего собеседника. Чувствовалось: он пытается понять, куда клонит глава мрака.

– Ар привыкнет. Он отлично умеет охотиться. Он добывал пищу себе и мне, – быстро сказал Виктор.

Лигул опять цокнул языком. На сей раз звук вышел совсем противным, точно он сосал дырку в зубе.

– Возможно. Но вдруг твоя птица на кого-то нападет?

– И что? Я открою вам секрет! Все обитатели Большой Пустыни нападают на любого, кого увидят!

– Нет, Виктор, – еще печальнее сказал Лигул. – В Большую Пустыню отпускать мы ее не будем. Боюсь, выход один.

– Какой?

– Самый очевидный. Тебе придется убить твоего Ара.

Юноша вздрогнул. Такого он не ожидал.

– Убить Ара? Вы серьезно? – недоверчиво переспросил он.

– Да, Виктор. Не думаю, что это будет трудно. Тебя птица знает и подпустит близко.

– А если я откажусь?

– Откажешься – возвращаешься в Большую Пустыню. В холод, в жару, в забвение. Без возможности когда-либо ее покинуть.

– А человеческий мир?

– Если ты не убьешь птицу? Никакого человеческого мира! Мне не нужны ослушники. Смерть птицы – мое условие и твой проездной билет! – жестко отрезал глава мрака.

Шепот смолк. Бонзы мрака ждали, переводя глаза с Лигула на юношу и обратно. Им, как никому другому, было известно, что этот момент ключевой. Знали они и то, почему он ключевой. Переступить достаточно один раз. Путь назад, если и возможен, только через огромную боль.

Юноша взвешивал, холодея от тоски. На одной чаше весов были все его тайные надежды, которые он лелеял четырнадцать долгих лет, но особенно сильно, конечно, в последние годы, когда Лигул, не объясняя зачем, вместе с очередной дохлой кошкой (кажется, в праздник самоопределения Тартара) прислал ему большую стопку журналов из человеческого мира. Это были глянцевые журналы из тех, что лежат на столиках в парикмахерских и у зубных врачей, очень обтрепанные, не исключено, что из парикмахерской и взятые.

Для Виктора, умевшего только выживать, убивать и маскироваться, это стало окном в новый мир. При сером и вечно размытом освещении Среднего Тартара он приникал к этим журналам. Жадно вглядывался в яхты, пальмы, спортивные машины, в каждое холеное женское лицо, в каждого преуспевающего бизнесмена, казавшегося ему невероятно дряблым и беспомощным, сколько бы охраны его ни окружало. Он бы прикончил таких и сотню, даже если бы его выпустили на них с голыми руками, а им, напротив, раздали бы всем секиры, мечи и топоры.

Виктору с его простыми, Большой Пустыней сформированными понятиями казалось, что человеческий мир – легкая добыча. Только бы его туда отпустили! Конечно, он легко сумеет перебить этих ожирелых воинов, забрать их еду, женщин и роскошные дома. Получить их безделушки и скоростные повозки, которые были явно лучше той громыхающей колесницы, которую он смастерил своими руками. Еще бы: ради каждой сохранной деревяшки или целого гвоздя ему приходилось прорывать многометровый котлован!

На другой же чаше весов была ЕГО ПТИЦА, у которой хватило глупости к нему привязаться. Иногда Виктор спрашивал себя «почему?» и понимал, что причина, возможно, крылась в том, что он единственный во всей Большой Пустыне иногда ласкал ее, жалел и не пытался убить. И птица платила ему за это тем единственным, чем могла – своей жизнью.

А хуже всего было то, что Виктор чувствовал, что его внутренний выбор уже совершился.

За спиной у Лигула как-то незаметно выросли четыре молчаливых стража его личной охраны – из тех, чью верность глава мрака щедро оплачивал отборными эйдосами. У двух первых были короткие мечи, у задних – метательные копья. Виктор смотрел на синеватые наконечники. Смерти он не боялся, но Большая Пустыня хуже смерти. Смерть – неприятное мгновение, иногда, правда, затянутое, но все равно конечное, Большая же Пустыня – пустая и страшная вечность.