Джон Норман - Странники Гора

Я чувствовал, что прежде этому человеку также приходилось проделывать ежедневные переходы по шестьсот пасангов, не покидая седла и обходясь лишь глотком воды да куском вяленого мяса. Он, несомненно, был так же быстр, как его кайва и копье, и видел немало сражений и суровых степных зим. Были на его счету и поединки с дикими животными и не менее беспощадными врагами, из которых ему удалось выйти живым, – такому человеку, конечно, не нужны подобострастные церемонии, таким человеком, я чувствовал, и был Катайтачак, убар тачаков.

Однако, глядя на него, я также чувствовал и то, что давно уже этот человек не садился в седло каийлы, не держал в руке кайву и копье, не охотился и не шел впереди своего войска в атаку. Некогда суровые черты его лица сгладились, щеки одрябли, уголки губ почернели от частого употребления листьев канды, а глядящие на нас глаза потеряли прежний блеск. Не будет больше для него бешеных в своем азарте гонок на каийле по бескрайней, тронутой морозцем степи, не будет смертельных поединков с превосходящим по силе и ловкости противником, не будет бессонных ночей в седле под открытым, усеянным звездами небом.

Мы с Камчаком терпеливо ждали, пока лист канды не будет сжеван до конца.

Покончив с сухим листом, Катайтачак протянул руку, и человек – не из племени тачаков, а одетый в зеленую тунику касты медиков – немедленно подал ему кубок из выдолбленного рога боска. С явным отвращением на лице Катайтачак осушил кубок и раздраженно отшвырнул его в сторону.

После этого он несколько приободрился и уже с большим вниманием взглянул на Камчака.

Лицо его растянулось в некоем подобии улыбки; Камчак улыбнулся в ответ.

– Как твой боск? – спросил убар.

– В порядке, как и следует ожидать, – ответил Камчак.

– Кайвы твои остры?

– Стараюсь держать их острыми.

Катайтачак удовлетворенно кивнул головой.

– Очень важно следить, чтобы оси повозок были хорошо смазаны, – заметил он.

– Да, – согласился Камчак, – я тоже так считаю.

Катайтачак внезапно резко подался вперед, и они с Камчаком, рассмеявшись, одновременно звучно сомкнули ладони правых рук.

После этого Катайтачак сел поудобнее и дважды хлопнул в ладони.

– Приведите сюда рабыню! – приказал он.

Я обернулся на звук у меня за спиной и увидел одного из охранников, восходящего на помост и толкающего перед собой завернутую в шкуры огненного ларла девушку.

Я расслышал мелодичный перезвон цепей.

Охранник подвел к нам Элизабет Кардуэл и сдернул с нее покрывало из шкур ларла.

Элизабет Кардуэл выглядела тщательно вымытой и ухоженной, волосы ее были высоко взбиты. Она казалась просто очаровательной.

Толстый кожаный ошейник, я заметил, был все еще на ней.

Элизабет Кардуэл, сама того не зная, опустилась перед нами на колени в положении, предписываемом для рабынь для наслаждений.

Она бросила вокруг себя ошеломленный взгляд и обреченно уронила голову.

Помимо ошейника на ней, как на каждой из находящихся на помосте женщин, был надет только сирик. Камчак подал мне знак.

– Говори, – приказал я девушке.

Она медленно подняла голову и, дрожа всем телом, едва слышно произнесла:

– Я – кейджера.

Катайтачак казался удовлетворенным.

– Это единственное, что она знает по-гориански, – сообщил ему Камчак.

– Для начала и этого достаточно, – заметил Катайтачак и обернулся к охраннику. – Вы кормили ее? – спросил он.

Воин утвердительно кивнул.

– Хорошо, – сказал Катайтачак. – Рабыне следует быть сильной.

После этого последовали расспросы девушки, в которых я – вряд ли следует об этом даже говорить – выступал в качестве переводчика.

Расспросы Элизабет Кардуэл, к моему удивлению, вел почти исключительно Камчак, а не Катайтачак. Вопросы Камчака отличались точностью и дотошностью; он нередко задавал один и тот же вопрос в разной форме, по-видимому связывая между собой ответы девушки, сопоставляя их и делая в уме соответствующие выводы. Из разрозненных деталей он составлял стройную систему, сплетая вокруг девушки тончайшую, едва уловимую сеть. Он моментально подмечал малейшие колебания, малейшую заминку в её ответах, и эти, казалось бы, мелочи зачастую лучше самих ответов девушки рассказывали Камчаку о том, что он хотел услышать. Я восхищался его умом.

В течение всего этого времени, пока огни факелов старательно разгоняли сумерки, Элизабет Кардуэл не позволялось двигаться, и она продолжала стоять в той же позе рабыни для наслаждений, опустившись на колени, с выпрямленной спиной и высоко поднятой головой.

Роль переводчика в данной ситуации, как вы сами можете догадаться, была довольно сложным делом, но я старался в наиболее убедительной форме донести до Камчака все то, что девушка, дрожа и запинаясь, пыталась мне сказать.

Хотя в каждом ответе девушки таилась большая опасность, я старался донести слова девушки с максимальной точностью, позволяя Элизабет Кардуэл говорить так, как она считала нужным, несмотря на то что большинство её слов звучали для слушателей просто фантастически: да и как иначе воины из племени тачаков могли воспринимать слова о другом мире, где города не являются самостоятельными, полностью автономными образованиями, а входят в состав недоступных для понимания кочевников государств? О мире, в котором отсутствуют касты, а общественные отношения строятся на основе совершенно иных категорий. Об обществе, где нет прямого товарообмена, но зато присутствуют системы займов и кредитов. О мире, где не найдешь тарнов или тарларионов, но на каждом шагу встретишь автомобили и самолеты, принцип действия которых отказывалось воспринимать воображение тачакского воина. В мире, где для того, чтобы передать сообщение из одного города в другой, не нужно снаряжать гонца, которому предстоит скакать на каийле дни и ночи напролет, а достаточно поднять трубку телефона и набрать необходимый номер.

Катайтачак и Камчак, к моему великому удовольствию, искренне старались вникнуть в слова девушки, удерживались от высказывания своих соображений по поводу услышанного и не спешили объявить девушку сумасшедшей. Их поведение ободряло меня: я боялся, что они, потеряв наконец терпение выслушивать то, что не могло не казаться им совершеннейшим абсурдом, в гневе прикажут наказать Элизабет Кардуэл плетьми, а то и вовсе решат подвергнуть её пытке.

В то время я ещё не знал, что у Катайтачака и Камчака имелись некоторые причины считать, что все, о чем говорит им девушка, вполне может быть правдой. Однако на наиболее интересующие их – как и меня – вопросы о том, каким образом и зачем оказалась эта девушка в тарианских степях, землях народов фургонов, ответа они так и не получили.