Джон Норман - Странники Гора

– Ла кейджера.

Она снова беспомощно посмотрела на меня, а затем повторила, едва шевеля губами:

– Ла кейджера…

– Еще раз! – потребовал Камчак.

– Ла кейджера, – как эхо откликнулась девушка.

– Громче!

– Ла кейджера! Ла кейджера! Ла кейджера!

Она вдруг опомнилась:

– А что это значит?

– Я – рабыня, – мрачно сообщил я ей.

– Не-ет!!!

Элизабет Кардуэл выучила свои первые горианские слова. Камчак кивнул всадникам:

– Отведите её в фургон Катайтачака.

Всадники развернули каийл и вскоре исчезли среди фургонов, с ними исчезла и привязанная к древку горианской пики девушка.

Мы с Камчаком долгое время смотрели друг на друга.

– Ты заметил ошейник? – спросил его я. Мне показалось, что он не проявил особого интереса к высокому, плотному кожаному воротнику на шее девушки.

– Конечно, – ответил он.

– Признаюсь, я впервые вижу такой ошейник, – сказал я.

– Это ошейник для посланий, – просто ответил он. – Внутри зашито письмо.

Я был так удивлен, что он не выдержал и расхохотался.

– Пойдем в фургон Катайтачака.

Глава 7. КЕЙДЖЕРА

Фургон Катайтачака, убара тачаков, завезли на пологий холм – самое высокое место в лагере. Рядом с фургоном установили длинный шест со штандартом тачаков, изображающим четыре рога боска.

Наверное, не меньше сотни босков, тащивших повозку Катайтачака, сейчас были распряжены. Это были громадные красно-бурой масти животные с до блеска отполированными рогами и с сияющей на солнце шкурой, натертой ароматическими маслами.

Золотые кольца, вдетые в их ноздри, были усыпаны драгоценными камнями, и бусы таких же дорогих камней длинными нитями свисали с каждой пары далеко выступающих рогов животных.

Фургон Катайтачака был самым большим в лагере; мне кажется, он вообще превышал все возможные размеры. Он представлял собой громадную платформу, установленную на немыслимые по своей толщине осевые балки, каждая из которых несла не менее чем дюжину деревянных колес, каждое такого же размера, как те, на которых перемещались менее крупные, обычные повозки.

Многоцветие шкур, образующих стенки и купол разбитого на платформе шатра, поражало глаз, а отверстие для выхода дыма в его верхней части возвышалось над платформой не менее чем на сотню футов. Мне оставалось только догадываться о тех несметных богатствах, которые составляли внутреннее убранство шатра.

Однако в сам шатер я ещё не был приглашен, поскольку Катайтачак принимал своих подданных снаружи фургона, под открытым небом.

Рядом с фургоном убара был возведен широкий помост, отстоящий не более чем на фут от земли, застеленный толстыми, великолепными коврами. Вокруг помоста толпились несколько десятков тачаков, причем на помосте, как я догадался, располагались те, кто занимал среди соплеменников более высокое общественное положение.

Среди них, скрестив ноги, под пологом из шкур сидел Катайтачак, которого называли убаром тачаков.

По обе стороны от Катайтачака высились горы добра, в основном чаш и шкатулок, доверху наполненных благородными металлами и драгоценными каменьями. Здесь же возвышались уложенные рядами тюки тончайших шелков с Тироса, груды серебра из Тентиса и Тарны, гобелены из Ара, кувшины изысканнейших вин с Коса и всевозможнейшие фрукты с Тора. Здесь же среди остальных богатств находились две светловолосые голубоглазые девушки, обнаженные и закованные в цепи: их, очевидно, преподнесли в качестве дара Катайтачаку, впрочем, возможно, они были дочерьми его врагов. Обе девушки были просто красавицами. Одна из них сидела, положив подбородок на согнутые колени и окидывая отсутствующим взглядом груды возвышающихся у её ног сокровищ. Вторая лениво раскинулась на помосте, подперев голову рукой и переводя полный безразличия взгляд с одного из присутствующих на другого. На губах у неё виднелись следы засохшего фруктового сока. На каждой девушке был надет сирик – тонкие металлические кандалы, наиболее предпочитаемые горианскими рабовладельцами: состоят они из обычного тарианского ошейника, к которому присоединяется тонкая цепь на десять-двенадцать футов длиннее, чем необходимо, чтобы пристегнуть её к ножным охватывающим лодыжки кандалам. К этой же цепи прикрепляются и цепи от наручников, составляя таким образом единую систему цепей, мелодично позвякивающих при каждом движении рабыни.

Мы с Камчаком остановились у помоста, где тарианские рабы – очевидно, бывшие офицеры из гарнизона защитников города – сняли с нас сандалии и омыли наши ноги водой. После этого мы вошли под навес и остановились перед восседающим с сонным выражением на лице убаром.

Хотя помост был роскошен, а богатство украшающих его шкур и ковров не поддавалось описанию, я увидел, что сам Катайтачак восседает на разостланном на полу довольно скромном грубой выделки сером сложенном полотне; именно оно являлось царственным троном убара тачаков.

Катайтачак поднял голову и окинул нас сонным взглядом. Череп его был гладко выбрит, за исключением заплетенной в косицу пряди волос на затылке.

Убар тачаков оказался довольно крупным мужчиной с небольшими, коротковатыми для его фигуры ногами. Глаза его окружала целая сеть морщин, а смуглую задубевшую на ветрах кожу щек избороздили глубокие и грубые складки. Хотя убар сидел по пояс обнаженным, на плечи ему была наброшена расшитая золотом накидка из шкуры боска, усеянная драгоценными камнями, а с шеи на толстой цепи с нанизанными на ней клыками слина свисал золотой медальон с изображением четырех рогов боска. Просторные кожаные шаровары были заправлены в подбитые мехом сапоги, а на поясе виднелись богато расшитые ножны со вложенной в них канвой. Рядом, справа от него, очевидно как символ его власти, лежала свернутая в кольцо плеть.

С отсутствующим видом Катайтачак потянулся к стоящей тут же небольшой золотой коробочке и вытащил из неё свернутый трубочкой сушеный лист канды.

Интересно отметить, что, хотя корни канды, растущей повсеместно в полупустынных районах Гора, довольно ядовиты, высушенные листья этого растения относительно безвредны и жевание или же сосание их является весьма почитаемым среди обитателей южного полушария Гора занятием.

Катайтачак, не спуская с нас глаз, засунул кончик свернутого сухого листа в рот и начал очень медленно его жевать. Он не произнес ни слова, молчал и Камчак. Мы опустились перед убаром на помост и сели, скрестив ноги. Я обратил внимание, что среди присутствующих на помосте сидели только мы втроем. Мне было приятно, что аудиенция августейшей особы убара не потребовала с нашей стороны проявления какого-либо пресмыкания или самоуничижения. Очевидно, некогда убар тоже был воином, умело управлявшимся с каийлой, кайвой и копьем: поднявшись по общественной лестнице, такие люди обычно не любят излишней церемонности.