Мария Виноградова - Тёмные времена

У Хеса нехорошо кольнуло сердце. Что-то здесь явно не так. Он слегка сжал колени, и понятливый жеребец перешел на резвую рысь.

Жители деревни обнаружились на площади перед постоялым двором и домом старосты. Гомонящие, яростно выкрикивающие оскорбления и плюющиеся. На открытом месте стоял столб, к которому несколько дюжих парней сноровисто таскали хворост и дрова.

— Ведьму, что ли, жечь будут? — почему-то шепотом спросил Исэйас.

Страх холодком прополз под рубашку и распространился вдоль позвоночника. Хес промолчал, спешился и пошел прямо в толпу, жестко отталкивая стоящих на пути.

— Что тут происходит? — спросил охотник.

Замолкающие по мере его продвижения жители вновь забормотали.

— Ведьму судим, господин охотник! — подобострастно кланяясь, сообщил один из селян, скорее всего, староста.

— Ведьму, значит, — задумчиво повторил Хес.

Взгляд его скользнул по сидящей поодаль на коленях связанной девушке. Совсем молоденькая, хрупкая; каштановые волосы, раньше легкой волной лежащие на плечах, были спутаны в колтуны; простая, даже не подпоясанная рубашка разорвана. Мужчина прищурился, разглядывая синяки, багровевшие на руках и шее; разбитые в кровь губы; карие глаза, в которых застыла мука и странное выражения полного отсутствия понимания, что происходит. Только холодная и бездушная пустота. Казалось, жизнь просто ушла из этих глаз, оставив после себя только мутные стеклышки.

— Нечестивцев имеют право судить только Инквизиторы, — Исэйас протолкался к охотнику.

Увидел девушку, осекся и попятился.

— Пока они до нас доедут, она тут всех попортит! — запальчиво выкрикнул кто-то из толпы, и все сборище согласно загудело, словно рассерженный улей.

— И что же она сделала? — тихо спросил охотник, но в его голосе проскользнули угрожающие нотки, и люди примолкли.

— Хвала Всеблагим, ничего не успела, поганка, — осенив себя знаменем, воскликнула пожилая женщина. — Мякша, сынок старосты, в лесу увидел, как она знаки чародейские чертит, да слова бесовские шепчет. Схватил за волосы и на суд приволок!

— И где же обвинитель? — сузил глаза Хес.

Охотник в очередной раз убедился в мерзости человеческой природы, когда селяне вытолкнули вперед упирающегося парня. Роскошная золотистая грива непослушных волос, сильные руки, озорные зеленые глаза, по которым не одна девка в деревне сохла. И в которых сейчас застыл вызов пополам с ужасом.

— Ну-ка, покажи мне, что за знаки она чертила, — потребовал охотник, подходя ближе.

Парень что-то невнятно промямлил, замахал руками и внезапно попытался удрать.

Хес звериным прыжком преодолел расстояние до сына старосты и схватил за шею, останавливая.

— Первый парень на деревне наш герой? — прошипел охотник, и кинувшаяся на помощь земляку толпа отшатнулась и замерла, словно зачарованная злобой и яростью, звучавшей в хриплом голосе. — Отказала она тебе, мразь? Так решил девку силой взять? А чтоб не болтала да имя твое доброе не очернила, не придумал ничего лучше, кроме как в колдовстве обвинить? Кто ж ведьму поганую слушать будет!

Хес швырнул дюжего парня на землю, словно нашкодившего котенка. В толпе завизжала женщина.

— Что скажешь? — рявкнул охотник.

Белобрысый захрипел, валяясь в пыли, постыдно разревелся, как маленький ребенок, и согласно закивал, признавая свою вину.

— Вставай, — от голоса Хеса у Исэйаса дыбом поднялись волосы, и ему захотелось поспешно спрятаться.

Сын старосты, шатаясь, словно пьяный, поднялся на ноги. Никто не успел заметить ни как меч покинул ножны, ни как в них вернулся. Только на штанах насильника словно сам по себе раскрылся порез, и стремительно расползлось бурое пятно.

Хес ударил ниже пояса, от кости до кости, отсекая ему мужское достоинство. Глаза у парня закатились, и он рухнул на дорогу, скребя скрюченными пальцами дорожную пыль.

Люди, на глазах у которых совершилась столь жестокая расправа, в ужасе бросились в стороны, и только староста бухнулся на колени рядом с сереющим сыном, неверяще причитая.

Хес развернулся, схватил за шкирку стоящего столбом Исэйаса и приказал:

— Развязывай, пока не опомнились, что они в большинстве.

Спасенная девушка тихо рыдала, выплескивая из себя всю боль и унижение, испытанные ею за последние несколько часов.

Девушку они забрали с собой. Когда перепуганный Исэйас, поминутно оглядываясь, распутал тугие узлы на посиневших руках, Хес молча подхватил ее, как мешок с костями, подождал, пока послушник сядет на мерина, и посадил перед ним, словно безвольную куклу. Впрочем, она была абсолютно безразлична к тому, что происходит.

Сам же охотник, безошибочно определив, который из домиков принадлежит спасенной, вошел туда. Спустя пару минут Хес появился с небольшой поясной холщовой сумкой, которую обычно использовали для сбора трав, и мешком, в который покидал первые попавшиеся вещи — для того, чтоб девушка могла снять с себя тряпье, на котором было больше дырок, чем ткани.

Проявлять первые признаки жизни девушка начала только к вечеру, незадолго до привала. Она, не поднимая головы, беззвучно зашевелилась, и Исэйас, смущенно поддерживающий ее всю дорогу, попытался спросить хотя бы ее имя, но спасенная упорно молчала.

Пока охотник разводил костер, а послушник расстилал походные одеяла, девушка, покачиваясь, нетвердым шагом направилась к небольшой речке, находившейся неподалеку, захватив с собой, однако, вещевой мешок. Исэйас рванулся было за ней.

— Никак топиться пошла?

— Успокойся, — остановил его Хес, косо поглядевший на скрывшуюся в зарослях кустарника фигурку.

— Зачем мы ее забрали? — полюбопытствовал Исэйас.

— Потому что, стоило нам уехать, ее в клочья бы разорвали безо всяких костров, — мрачно пояснил мужчина.

Юноша вздрогнул.

— Как ты узнал, что она не ведьма, и что все из-за того, что над ней… надругались? — сдавленно прошептал парнишка, опасаясь, что она услышит.

— Я видел уже такое, — ответил охотник.

Немного подумал, стоит ли продолжать, а потом договорил:

— Так обычно выглядели обвиненные в колдовстве девушки после ночи, проведенной в застенках пыточных Инквизиции. И ведьмами они не были. К тому же у нее были характерные ссадины на шее, да и взгляд такой никогда не спутаешь с чем-то иным.

У Исэйаса аж дух перехватило от возмущения:

— Да как ты смеешь! Наставники бы никогда… — он осекся, вспомнив, как однажды магистр Гайюс сказал ему, что практикующие колдовство — не люди, и законы людской морали к ним неприменимы.