Нил Гейман - Звездная пыль

Карга кивнула.

Самая молодая ведьма – та, что явилась из лесу последней, – болезненно заковыляла к высокому облезлому шкафу с выдвижными ящиками. Из самого верхнего она вытащила ржавый железный ларчик и отнесла его сестрам. Он был перевязан тремя жилами, всякая жила затянута своим особым узелком. Три ведьмы развязали каждая свою веревку, и та, что принесла ларчик, откинула крышку.

На дне ларца мерцало что-то золотое.

– Не так уж много осталось, – вздохнула младшая Лилим, состарившаяся еще во времена, когда их древний лес покрывали морские воды.

– Тем лучше, что мы нашли новенькое, разве не так? – резко оборвала ее старшая и сунула в ларец скрюченную руку.

Золотое сияние попробовало увернуться от ее цепких пальцев, но ведьма поймала его, блестящее и трепещущее, и затолкала себе в разинутый рот.

(Три женщины в зеркале с интересом смотрели на них.)

Воздух меж ведьмами как-то странно заколебался. (Миг – и из черного зеркала выглядывали всего две женщины.)

А в избушке две старухи, во взглядах которых смешались зависть и надежда, уставились на высокую молодую красавицу, черноволосую, с темными глазами и ярко-алым ртом.

– Ну и ну, – протянула красавица, – как же здесь грязно.

Она подошла к кровати, возле которой стоял большой деревянный сундук, накрытый линялым гобеленом. Женщина сорвала гобелен, откинула крышку сундука и порылась в его содержимом.

– Вот оно. – Красавица швырнула на кровать алое платье и сбросила лохмотья, которые носила в бытность старухой.

Сестры жадно смотрели на обнаженное молодое тело.

– Когда я вернусь с ее сердцем, лет хватит на всех нас, – сказала та, неодобрительно созерцая волосатые подбородки и запавшие глаза сестер. И застегнула на запястье алый браслет в форме змеи, зажавшей в пасти собственный хвост.

– Звезда, – пробормотала одна из старух.

– Звезда, – эхом отозвалась другая.

– Именно, – подтвердила королева ведьм, надевая на голову серебряный обруч. – Первая за двести лет. И я добуду от нее то, что нам нужно.

Она облизнула алые губы темно-красным язычком и выговорила:

– Упавшая звезда.

На поляне у тихого озера была ночь. Небо усыпали бессчетные звезды.

Светлячки горели в листве высоких вязов, в зарослях папоротника и в кустах орешника, мерцая, как огни далекого города. В ручье, питавшем озеро, плескалась выдра. Целое семейство горностаев прокладывало себе дорожку к берегу на водопой. Мышь-полевка нашла упавший орех и начала грызть твердую скорлупу длинными и острыми передними зубками – не потому, что проголодалась, а потому, что на самом деле была заколдованным принцем, который мог вернуть свой прежний облик только после того, как разгрызет Орех Мудрости. Но радость находки сделала принца невнимательным, и о приближении совы-неясыти он догадался, только когда на него упала тень, закрывшая луну. Сова подхватила мышь острыми когтями и вновь исчезла в ночи.

Мышь уронила орех, который свалился в ручей и уплыл по течению в озеро, где его проглотил лосось. Сова слопала мышь в пару глотков, и лишь хвост несчастного принца свисал у нее из клюва, длинный, как ботиночный шнурок. Какое-то существо с пыхтением и треском пробиралось сквозь заросли – барсук, наверное, подумала сова (которая сама была заколдована и могла принять свой истинный облик, только проглотив мышь, которая съела Орех Мудрости), или, может, медвежонок.

Листья шуршали, ручей тихо журчал, и тут поляна озарилась светом, который лился откуда-то сверху. Чистый белый свет делался все ярче и ярче. Сова увидела его отражение в воде – пылающий сгусток белизны и сияния, такой слепящий, что она поменяла направление и полетела в другую часть леса. Мелкие зверьки в ужасе озирались.

Сначала небесный светоч был размером не больше луны, потом начал расти, расти все быстрее, и рощица задрожала каждым листком. Все живое затаило дыхание, а светлячки вспыхнули ярче, чем когда-либо в жизни: каждый из них понял – совершенно ошибочно, конечно, – что вот наконец-то летит его истинная любовь…

И тогда…

Послышался хруст ветвей и треск, громкий, как выстрел. Свет, осиявший поляну, внезапно погас.

Или почти погас. В зарослях орешника билось слабое сияние, как если бы над кустами поднималось, мерцая, облачко крохотных звезд.

Оттуда послышался голос – высокий, чистый женский голос, который произнес:

– Ой! – а потом совсем тихонько добавил: – Вашу мать. – И еще раз: – Ой…

Больше голос ничего не говорил, и на поляне воцарилась тишина.

Глава четвертая

«При свече туда дойдешь»

С каждым шагом октябрь отступал все дальше. Юноша чувствовал, что идет прямиком из осени в лето. Тристран шел через лес по тропе, с одной стороны которой поднимался густой кустарник. Высоко над головой горели ясные звезды, и полная луна цвета спелого зерна сияла золотом. В лунном свете на кустах шиповника темнели крупные цветы.

Юношу начинало клонить в сон. Сперва он боролся с сонливостью, потом скинул пальто и поставил на землю свой чемоданчик – вместительную кожаную штуковину из тех, что в двадцатые годы стали называться саквояжами. Чемоданчик Тристран подложил под голову вместо подушки, а сверху накрылся пальтецом.

Сначала он лежал и смотрел на звезды. Казалось, они в своем великом множестве танцуют в небесах величественный и бесконечный танец. Юноша размышлял, какими могли бы оказаться лица небесных танцовщиков. Наверное, они бледные и все с мягкими полуулыбками – что вполне естественно для тех, кто проводит столько времени наверху, взирая с небес на дольний мир, на суету, радости и горести жителей земли. Наверное, им очень забавно каждый раз, когда очередное человеческое существо решает, что оно – центр вселенной, как склонны делать все мы!

И тогда Тристран понял, что спит, и пошел к себе в спальню, которая одновременно почему-то оказалась классной комнатой деревенской школы. Миссис Черри постучала указкой по школьной доске, приказывая всем замолчать, и Тристран взглянул на свою грифельную доску, чтобы понять, какой же сейчас урок, – но не смог разобрать ни одной надписи. Миссис Черри ужасно напоминала Тристрану его матушку, и юноша подивился, как он раньше не догадался, что они обе – это одна и та же женщина. Учительница вызвала Тристрана к доске и велела ему перечислить всех королей и королев Англии с датами их правления…

– Иж-жвините, – произнес ему в самое ухо негромкий и какой-то лохматый голосок. – Не могли бы вы спать немножечко потише? Ваши сны такие громкие, что перебивают мои собственные, а я, понимаете ли, никогда особенно не увлекался историческими датами. Вильгельм Зеватель, тысяча шестьдесят шестой, – вот все мои познания, и те я бы отдал за единственную танцующую мышь.