Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр

— А тебе бы подвигов.

— Хоть бы и так! — с пылом воскликнула Люциана Береславовна. — И не подвигов, а… думаешь, азары бы глянули на наши земли, если б тут жили настоящие магики?

Не об том беседа пошла, а все одно слушать любопытственно. И совесть нисколько не гложет. Может, разговор энтот и не предназначен для чужих ушей, да только вышло так, что в игры этии высокие меня втянули и супротив воли.

— И ты надеешься вырастить этих настоящих магиков из боярских детей? — Фрол Аксютович не стал скрывать насмешки. — Сама-то ты не идеалистка, Люци? Оглядись! Кто из них, из нынешних, о подвигах помышляет? Кому вообще эти подвиги нужны? Нет, может, твои бояре и писать умеют, и читают споро да не на одном языке, только думают все больше о собственных нуждах и желаниях. Меряются не умением, а тем, чей род знатней, а чей — богаче. И дай таким настоящую силу, что они с нею делать станут? Молчишь? А я скажу. Не будет с этих, позволения сказать, магиков защиты земле, но лишь одно разорение. И не кривись… что, давно стихла боярская грызня? Или не стихла, это я слишком уж понадеялся. Попритихла… но все равно каждый на земли соседа глядит, прикидывая, как бы половчей отхватить кусок-другой. Или людишек переманить… а если не выйдет, так хоть в разорение ввести. Все радость. Что скажешь? Остановят это магики? Или каждый за своим родом станет, интересы блюсти.

Еська хотел чего-то сказать, но опомнился, мотнул головою зло и ладонью по колену ляснул. От резкого звука в воздухе зашипело. Егор нахмурился. Елисей заводил руками над пергаментом, спеша выправить волшбу, а Еська виновато втянул голову в плечи да руками развел: мол, тяжко ему молчать.

— Думаешь, холопы лучше? — голос Люцианы Береславовны звенел от гнева. — Если так, то ты…

— Хватит, — слово Архип Полуэктовича упало, словно камень. — Как дети малые, ей богу… значит, ты, Люци, уверена, что это шутка?

— Конечно.

— Дурная шутка…

— Да я же говорю, этот дым целители используют…

— Волчье лыко они тоже используют, — возразил Архип Полуэктович. Он говорил неспешно, растягивая слова. — Только ж обычный человек им потравится…

— Вопрос концентрации… — Люциана Береславовна осеклась и воцарилось молчание, да такое, что я, признаться, подумала, что развеялась волшба. Но нет, что-то звякнуло, заскрежетало, будто кто мебель двигал.

— Концентрации, значит.

— Это в любом случае лишено смысла! Ваша Зослава… да никому, кроме вас она не нужна! А студенты… они же как дети… кто-то решил, что будет забавно нанести на мой инструмент сок белодонника… глупая шутка!

— Люци, а скажи… многие ли из твоих студентов способны, скажем так, рассчитать реакцию? Понять, как изменится состав, если добавить в него этот самый сок…

— На что ты намекаешь?

— На то, что ты в своем упрямстве не желаешь замечать очевидного. Я, конечно, далек от зельеварения, да помнится с остатков, что наука эта непростая. Кинь твой белодонник чуть раньше аль чуть позже, и ничего не выйдет. Или если вместо белодонника белого лекарственный взять… или не соком, а пыльцою… а тут все одно к одному совпало. Расчет.

— Или случайность. Тебе ли, Фролушка, не знать, как оно порой бывает… но Божини ради, подумай. Если и вправду хотели навредить кому-то, той же Зославе, — имя мое она произнесла с презрением, хотя, видит Божиня, ничего-то не сделала я этой женщине, так за что ж меня презирать? — Так почему выбрали столь ненадежный способ? Технически — выполнить сложно. Ты прав, минутой раньше или позже, и реакции бы не было, или не столь бурно протекала бы она. Но допустим кто-то сумел предугадать, что из всех инструментов я воспользуюсь именно третьим черпаком…

— Ты им почти всегда пользуешься, — встрял Архип Полуэктович. — Уж извини, Люци, но твои практикумы из года в год не меняются.

— Это плохо?

— Не о том речь…

— Ладно, пускай. Но тогда почему белодонник? Почему, скажем, не вытяжка из темнокореня? Или не горные слезы? Реакция была бы столь же бурной, а дым… никого бы в живых не осталось.

— Ну… — я почти видела, как морщит лоб Архип Полуэктович. — Чернокорень черный. Ты б заметила, если б кто перемазал твой черпачок дегтем. А слезы гор поди попробуй достань…

— Я своими инструментами тоже не разбрасываюсь! И если твой шутник добрался до черпака, то и слезы достал бы…

— Значит, ему не нужно было убивать всех.

— Ему вообще не нужно было никого убивать, — устало повторила Люциана Береславовна. — Дым безобиден. Не веришь мне, спроси у Марьяны. Она точно не упустит случая открыть тебе глаза… она это дело любит, если помнишь.

— Безобиден… безобиден… что там в составе?

— Мыльнянка обыкновенная. Ивовая кора. Сушеная рожаница… мы варили зелье против запоров.

— От запоров теперь точно ни у кого не будет, — хмыкнул Фрол Полуэктович.

— Рожаница и белодонник… а если вместо мыльнянки взять листья басманника…

— Дурманное зелье? — это сказал Фрол Аксютович. — Люци, а дурманное зелье можно в дым…

И вновь тихо-тихо. Слышно, как скрипит что-то, не то стул, не то перо стальное по бумаге, а может и вовсе мне этот скрип мерещится.

— Если изменить вектор наполнения силы… дурманное требует куда большей концентрации… и тогда понадобится кошачья моча…

Еська скривился, небось, прикинул, сколько успел вдохнуть дыма, на кошачьей моче сваренного.

— …и сушеный бычий пузырь… и…

— …ты бы заметила, если бы добавляла сушеный бычий пузырь в зелье от поноса?

— От запора!

— Не важно.

— Не скажи, — хохотнул Архип Полуэктович, — от когда случится у тебя чего, тогда и поймешь, что в иной момент очень даже важно, какое зелье тебе суют, от поноса или от запора.

— Нет.

— Что, Люци?

— Я бы не заметила. Прости, но… я предпочитаю работать с заготовками. Той же рожанице нужно время, чтобы состав выходил. Два часа минимум. Поэтому на одном практикуме мы делаем заготовку, а на другом, на основе заготовки…

— Я понял, — оборвал ее Фрол Аксютович. — Где хранятся заготовки?

— Первых курсов — в подсобном помещении. Там нет ничего… особенного. Элементарные зелья.

— От поноса.

— Дался тебе этот запор!

— Не суть. Когда вы варили основу?

На той седмице. Помню, как мусолила я рожаницу, которая отчегой-то была недосушенною, а потому не резалася, но тянулася за ножом. А по рецепту надлежало ея не просто разрезать — истолочь в порошок. Люциана ж Береславовна, глядя на мои мучения, бросила:

— Это вам не борщ варить, Зослава…

Ага, можно подумать на своем веку она много борщей переварила. Небось, на кухню если и спускалася, то по великое надобности. Иначе б ведала, что борщ — это не просто так, это, почитай, искусство, навроде Евстигнеевых раков. Там тоже надобно рецепту блюсти строго. А то или свекла бледною станет, иль картопля покраснеет, иль еще какая напасть случится.