Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между (ЛП) - Гжендович Ярослав

Он что, бичевал себя здесь? А потом, истекая кровью, побежал в часовню?

Михал?

Я еще раз заглянул под кровать, но увидел лишь немногочисленные клубки пыли.

И две палочки.

Одна лежала довольно близко, на расстоянии вытянутой руки.

Длиной она была с ладонь, из коричневой древесины и заканчивалась чертовски острым шипом. Колючка. Твердая словно железо колючка тропического дерева.

Я достал и вторую, практически идентичную, разве что чуточку покороче. Мне показалось, что на концах они темнее, чем у основания.

В кармане куртки я нашел гигиеническую салфетку, плюнул на нее и протер кончик колючки. На поверхности салфетки появилась буроватая полоска.

Кровь.

Колючки я завернул в салфетку и спрятал в карман куртки.

Потом достал табак, пакет папиросной бумаги, свернул себе сигарету, понюхал ее и сунул за ухо.

И вот тут мне показалось, будто бы кто-то за мной стоит. Я резко повернулся, но увидел лишь окно, мокрую крышу, покрытую блестящей черепицей и серое, словно некрашеное полотно, небо.

А потом почувствовал, что мне становится холодно. По левой стороне тела скользнула дрожь, словно бы я отерся о наэлектризованную пластиковую пленку. Дохнул и увидел облачко пара.

Двери шкафа открылись со скрипом. Я увидел деревянные внутренности и ряд пустых вешалок. Они слегка колыхались.

И больше ничего.

Монах так неожиданно постучал в дверь, что я прямо вздрогнул. Я глянул в шкаф, но не обнаружил ничего чрезвычайного, поэтому вышел, забирая пакет с собой.

- Нашли что-нибудь? – спросил молодой тихо, когда мы шли через двор.

- А что я должен был найти? Ведь там же совершенно пусто.

Он ввел сложный код, клавиши издавали под его пальцами певучие звуки, похожие на воздушные колокольчики. Замок зажужжал.

Я остановился на пороге.

- Боже благослови… - произнес он, глядя с тоской над моим плечом в узкую улочку и стены дома напротив. Мне показалось, что у него нет желания закрывать эту калитку за мной.

- Боже благослови, - ответил я. – И пускай брат будет поосторожнее с шипами.

Потом ушел, увидев его внезапно расширившееся страхом глаза.

ГЛАВА 2

Доставленную из-за могилы посылку я распаковал ближе к вечеру. Хотелось сделать это сразу, но в тот день как раз пришлось поработать.

Ничего сверхъестественного – дежурство в конторе с двенадцати до половины третьего, которое я просидел, тыкая одним пальцем по клавиатуре, неспешно творя статью для "Acta Aetnologica" и ожидая какого-нибудь студента, которому я мог бы понадобиться, потом провел семинар с третьекурсниками. В пять был снова дома. Людям, тянущим лямку в какой-нибудь корпорации, нечто подобное сложно было бы вообще посчитать за работу. Как правило, я бы разорвал пакет и посмотрел, что находится под бумагой. Но не в этот раз. Что-то здесь было не так, и я ничего из всего этого не понимал, знал только, что все может быть важным.

Я действовал так, словно бы имел дело с бомбой. Осторожно разрезал серый шнурок, тщательно отвернул бумагу и осмотрел ее со всех сторон, чуть ли не обнюхал, но она оказалась самой обычной коричневой бумагой для упаковки, купленной в писчебумажном магазине.

Шахматная доска. И две книжки; одна с ничего не говорящим названием "Мистики и отшельники в раннем христианстве" и Библия. Небольшая, напечатанная на папиросной бумаге, оправленная в черную ткань, именно такая, какую иногда можно найти в традиционных гостиницах. Сам я их в своей жизни в глаза не видел, и это, со всей уверенностью, моими книгами не были.

Его шахматная доска. Слишком много имущества у него не было, Михал вообще не слишком был привязан к вещам. Исключением была эта шахматная доска. Старая, чуть ли не XIXвека дорожная шахматная доска, выполненная из нескольких пород дерева разного цвета. Подозреваю, что для него, половину жизни проживающего в орденском жилье, вечно отправляющегося в таинственные путешествия и спящего в каких-нибудь помещениях для гостей или ночлежках для паломников, она была заменой дома. Он знал, что у меня имеются свои шахматы, поскольку играл в них у меня миллион раз.

Я подумал, что он, похоже, предчувствовал, что его время кончается.

Это был знак. Но я был уверен, что за этим кроется нечто большее, и что он желал передать мне еще нечто конкретное. Я же искал какой-то информации. И даже уже не знаю, чего. Шифра? Надписи симпатическими чернилами?

Адрес на бумаге написал кто-то другой. Михал ставил квадратные, идентичные буквы, ровненько, словно принтер. Тот же, кто упаковывал шахматную доску, накалякал тонкие, разболтанные значки, как будто бы паук бегал по бумаге. Было похоже на то, что посылку раскрыли, проверили, что находится в средину и запаковали снова. Если что-то было написано на бумаге изнутри, и так отправилось в печь. Если было какое-то письмо, его, наверняка, встретила та же судьба. Комнату самым тщательным образом убрали. Исчезли все вещи Михала. Стены побелили. Тело поспешно похоронили, в месте, недоступном для кого-либо, кроме монахов.

Молодой монах утверждал, что Михал скончался в часовне, лежа крестом на полу. Настоятель: что он лежал в кровати и скончался во сне. На полу были следы крови.

И шипы.

Я не разбираюсь в орденских обычаях, но для меня все это выглядело, скорее, таинственно.

Михал не верил в тайны. И это тоже было для него характерным. Он собирал книги и фильмы о заговорах. Но, в основном для того, чтобы над ними смеяться. Он коллекционировал заговорщические теории, в особенности – религиозные, и доходил от смеха над ними.

"Заговор – это люди", - сказал он как-то. – Я не утверждаю, что заговоров нет, но только что они являются тем, чем и каждый заговор нескольких лиц. Дело в том, что нет каких-либо сговоров по управлению всем миром, Церковью или хотя бы Ватиканом. Имеются клики. В истории пробовало, понятное дело множество людей, только все это заканчивается шутовством, как масонство. Церемониалом, клубом богатых снобов, дающих себе самые странны титулы – но и все. Все это неэффективно. Заговор, скажем, семи мудрецов, будет иметь такое же влияние на весь мир, которое могут иметь семеро типов, да и то, при нереалистическом предположении, что они всегда будут держаться своих принципов, ничего не выболтают и никогда не рассорятся, хотя бы в отношении методов. Заговор шестисот шестидесяти шести, даже если это будут влиятельные личности, превратится в один сплошной бардак. Даже если бы они должны были править миром, то превратятся в ООН. Пройдет пара месяцев, и они не будут в состоянии договориться даже о том, а который сейчас час. Они тут же распадутся на шесть десятков маленьких заговоров. Мафия?! Это не заговор, а только лишь очень серьезная конспиративная организация с ограниченным полем действия. Мафия не управляет миром, а только зарабатывает бабки. Впрочем, ней не больше тайны, чем в фирме "Майкрософт". Эффективность мафии заключается в неэффективности закона, вот и все".

Более всего он любил теории про церковные заговоры. Над ними он мог насмехаться часами.

На "Тайной Вечере" нарисована Мария Магдалина, жена Иисуса?! Потому что эта вот фигура похожа на женскую? Так половина персонажей Леонардо именно так выглядит! Он рисовал андрогинных молодых людей! То ли ему нравилось, то ли такой была его манера. А где, в таком случае, тут изображен Иоанн? На кебаб пошел? А если бы нечто подобное и имело место, то откуда это было известно Леонардо?".

"А Мария Магдалина сбежала в Галлию?! А почему не в Америку? Так я спрошу. Галлам проповедовала?! Ага, по-арамейски? Тогда где созданный ею культ? Где его церкви, верующие? И что это вообще за новость? Ведь эта чушь уже была в "Святой крови и святом Граале"[5], два десятка лет назад. Один мужик завернул себе биографию, из которой следовало, что он потомок Меровингов, самого Иисуса, Бильбо Беггинса и неизвестно кого еще. Подделал кучу документов, хитроумно их спрятал, а потом неожиданно обнаружил".