Робин Хобб - Лесной маг

— Так и было.

— Хорошо.

Она подняла вверх руки и потянулась, словно кошка. Ее глаза неотступно следили за моим лицом.

Во рту у меня пересохло. Я прочистил горло.

— Твой отец, Киликарра, помогает мне найти деревья, которые я смогу использовать для постройки ограды вокруг кладбища, чтобы наши мертвые покоились с миром, — сообщил я.

— Неужели? — Она оглянулась по сторонам, а когда вновь посмотрела на меня, на губах ее играла таинственная улыбка. — Однако, кажется, он уже ушел. И знаешь ли, здесь нет деревьев, которые можно было бы срубить. Вот так. Не стоит ли нам заняться чем-нибудь другим?

Пока мое внимание сосредоточилось на Оликее, Киликарра исчез. Возможно, все, что он говорил и делал, было уловкой, чтобы заманить меня сюда, к дочери. Но зачем отцу приводить незнакомца в дом, а потом оставлять наедине с дочерью?

Я попытался пробудить в себе осторожность, но все, что я смог, — это вспомнить о том, как она дерзко касалась меня при нашей первой встрече. Оликея протянула руку и пощупала материал моей рубашки.

— Этот наряд выглядит неудобным. И смешным.

Я отступил от нее.

— Она защищает меня… мою кожу. От царапин, холода и укусов насекомых. Согласно правилам моего народа, ее требуется носить. Ради приличия.

Она слегка надула щеки — так спеки выражали свое несогласие.

— Я твой народ. И я ничего такого не требую. Как это действует?

Она шагнула ко мне и дернула за ворот рубашки. Верхняя пуговица оторвалась. Она проследила взглядом за ее полетом и радостно рассмеялась.

— Они прыгают, точно лягушки! — воскликнула она.

Прежде чем я успел что-либо сделать, резкий рывок послал вторую и третью пуговицы вслед за первой.

Каждой частицей своего существа я жаждал опрокинуть ее на мягкий мох. И удерживала меня вовсе не нравственность или скромность, и даже не отвращение к соитию с дикаркой. Скорее, я просто стыдился показать ей свое тело. Со шлюхами было иначе. Они берут деньги и не вправе придираться к внешности клиента. Последнее, чего мне бы хотелось, — это чтобы она увидела меня обнаженным и испугалась или рассмеялась.

Поэтому я снова отступил, придерживая распахивающиеся полы рубашки.

— Остановись! — попросил я. — Это непристойно. Я едва тебя знаю.

Смущение сделало мои слова неумышленно резкими. Однако мне не стоило беспокоиться, что я могу ее обидеть. Оликея весело расхохоталась и, ничуть не смутившись, вновь приблизилась ко мне.

— Ты едва ли меня узнаешь, убегая от меня! Почему ты мешкаешь? Или мох нашего леса недостаточно мягок для тебя? — Она склонила голову набок и заглянула мне в глаза. Ее руки вновь коснулись моей груди. — Или ты находишь меня нежеланной?

— О нет, дело не в этом, — заверил я Оликею, однако ее ищущая рука уже сама убедилась, насколько желанной я ее нахожу. Я с трудом продолжал говорить: — Но твой отец… он не будет… возражать?

Она вновь надула щеки.

— Мой отец ушел по своим делам. Почему его должно заботить, чем занимаюсь я? Разве я не взрослая и разве не женщина? Он будет только рад, если у очага его дочери появится великий; вся моя большая семья разделит со мной эту честь.

Пряжка моего ремня поддалась ее ловким пальцам. Пуговицы на брюках были пришиты крепче, чем на рубашке. Одну за другой она мучительно медленно расстегнула их. Я едва слышал, что она говорит.

— Впрочем, имей в виду, что мои сестры и кузины могут рассчитывать лишь на честь твоего присутствия. В остальном ты будешь моим. О да. Ты готов. Вот так. Дай мне руку. Прикоснись ко мне.

Я подчинился. Ее соски напряглись. Она потерлась ими о меня. Мне хотелось выть от неудовлетворенности. Мой огромный торчащий живот вставал между нами неодолимой преградой. Я прижал ее к себе, но не достиг близости, о которой так сильно мечтал. Меня пронзил стыд, и я попытался отстраниться от Оликеи. Она отпустила меня, но тут же схватила за руку и увлекла за собой на мягкий мох.

— Сядь, — велела она мне. — Позволь мне освободить тебя от всего этого.

— Оликея, я слишком толст. Я не знаю, как…

Она закрыла мне рот пальцами.

— Ш-ш-ш. Я знаю.

Она раздела меня. Рубашка, сапоги, носки, штаны — все полетело в сторону. Затем, окончательно смутив меня, она слегка отстранилась и окинула меня взглядом. Я ожидал, что она отпрянет с отвращением, но, к моему удивлению, она жадно рассматривала меня, словно ребенок в предвкушении пира. Она облизнула темные губы пестрым языком, положила руки мне на плечи и слегка толкнула, опрокинув на мох.

— Вот что ты должен сделать, — прошептала она. — Ляг на спину. И попытайся устоять так долго, как только сможешь.

— Устоять? — недоуменно переспросил я.

— Оставаться твердым, — пояснила она.

В этот долгий день, перешедший в ранний вечер, я многое узнал о женщинах и чувственности. Ее нельзя было торопить в наслаждении. Она точно указывала, чего хочет от меня, с искренностью и прямолинейностью, каких я никогда прежде не слышал в разговорах о плотских утехах. Она находила множество способов совместить наши тела и бесстыдно применяла меня, к собственному удовольствию. Было странно чувствовать, как меня изучают и используют. Однажды, когда она возвышалась надо мной, а я смотрел в синее небо сквозь полог ветвей, мне пришло в голову, что именно это, вероятно, испытывают женщины, когда мужчины оседлывают их и берут то, что хотят, так, как они этого хотят.

Она громко наслаждалась мной, и однажды даже Утес подошел к нам выяснить, из-за чего поднялся такой шум. Она оттолкнула его морду в сторону и рассмеялась — другая женщина могла бы ужаснуться его животному любопытству.

Я полностью потерял представление о времени. После того как мы задремали в третий раз, я проснулся и обнаружил, что уже темно и я не вижу вытянутую перед собой руку. В редких просветах между ветвями мне удалось разглядеть несколько звезд. Я задрожал.

— Оликея, — прошептал я, и она глубоко вздохнула и прижалась ко мне, — тебе холодно?

После всего того, что она для меня сделала, мне хотелось укрыть ее от любых неудобств.

— Это ночь. Ночью и должно быть холодно, — ответила она мне. — Прими это. Или, если тебе хочется, воспользуйся своей магией и измени.

Она вновь прижалась ко мне. Там, где мы соприкасались, мне было тепло. Казалось, она снова заснула. Я немного подумал.

— Я хочу согреться, — сказал я ночи.

Но ответило мне собственное тело. Я ощутил, как моя кожа медленно наливается теплом. Оликея что-то удовлетворенно пробормотала. Мы спали.

ГЛАВА 22

СТОЛБЫ ДЛЯ ОГРАДЫ

Я открыл глаза, услышав птичью трель. Я лежал на спине и смотрел на замысловатый узор. Вскоре я узнал в нем ветки на фоне темно-серого неба. Воздух был прохладным, свежим и удивительно чистым. Я лежал совершенно неподвижно, ничего не желая, в глубоком удовлетворении и полной гармонии с окружающим миром. Небо надо мной постепенно светлело, птичьи трели раздавались все чаще.