Людмила Астахова - Волчьи игры

Это был не бой, конечно, а резня. Впрочем, Грэйн не было никакого дела до названий.

Джэйфф Элир

…Земля Радости была горяча, как сковородка. Снег падал с небес и таял, не долетая, ибо от еще теплых тел, от горячей крови и внутренностей вверх поднимался густой вонючий пар. Сколько их пало в тот день? Тысячи! Мертвецами, умирающими и ранеными была завалена вся долина между Лиридоной и ее притоком Хорвэш. Дети Сизой Луны дрались за свой Джезим и, даже пав под мечами хелаэнаев, став духами, клялись мстить. Дети Хелы бились за свой Сэдрэнси не менее отчаянно. Джэйфф своими глазами видел, как отрубленные руки ролфийского воина продолжают судорожно цепляться за щедрую землю, и слушал, как из перерезанного горла рвется крик «Мое!».

Никто не стал ждать, чем закончится единоборство двух лучших воинов, никто не вспомнил о законах войны. По-волчьи взвыли ролфи, зашипели шуриа: «Ас-шшш!» и бросились навстречу друг другу, чтобы рубить, колоть, резать, а если этого мало, то вгрызаться зубами.

Не увидел Джэйфф Элир, как погибли отец и дед, как умер старший из его сыновей. Его самого приняли за мертвого, бросив тело в реку. Но Лиридона не взяла дух шуриа, наоборот, вынесла на песок.

«Живи, дитя Шиларджи, живи и помни этот день, даже тогда, когда все забудут», — тихо молвила река.

— Не забудут, — прошептал Джэйфф.

Как можно запамятовать о Великом Дне Великой Битвы? Как такое может быть?!

Но забыли. Шуриа и ролфи быстро устали вести счет сражениям и потерям. А Джэйфф помнил, всегда помнил.

Он по-прежнему лежал на том мокром песке и смотрел, как тихо падает снег. А где-то рядом выли волки…

Метель отрезала охотничий домик от всего мира, стражи забаррикадировались наедине с печкой, а в ледяном подвале медленно сдыхал последний воин-рилиндар. Погано помирал. Как брошенный пес, чьи хозяева уехали и забыли отвязать от будки, как отравленная крыса в подполе. Сдыхал и все никак не мог умереть. Джэйффов дух за столько веков крепко-накрепко прирос к телу. Или примерз?

А призраки убиенных полукровок безнаказанно глумились над умирающим шуриа:

«Не видать тебе, ползучий гад, ни честных пыток, ни самой возможности плюнуть в морду врагу, ни проклясть его страшным словом. И шагнуть из телесного бытия в мир духов с честью не получится».

А потом на охранников-ролфи напали волки. Именно так решил Джэйфф, когда очнулся от грохота, диких воплей, рычания и лязганья зубов. Над его головой шла битва не на жизнь, а на смерть, которую люди Элайн Конри проиграли. Ибо так душераздирающе кричат люди в миг смерти. Душа отрывается, прерывается бег времени, превращая все в Прошлое. Это больно, оттого и кричат. Шуриа ли не знать? Даром, что ли, они всегда твердили, что последний вздох врага — лучшая из погребальных речей?

Когда же стылую тьму подвала вдруг разогнал по углам яркий свет, Джэйфф понял, что час его пришел, и обрадовался: «Хоть тут повезло!»

Дилах в образе Грэйн сошла к своему посвященному с небес в окружении визжащих от восторга Маар-Кейл, протянула руку и сказала…

— Морайг Немилосердная!

Глаза ролфи нуждаются в свете, чтобы видеть, точно так же, как и у всех прочих живых существ под тремя лунами. Но те, кто охотится с Маар-Кейл, уже не совсем люди, а Ночным Гончим свет не нужен… И Грэйн разглядела все: скрюченное полунагое тело, прикованное к мерзлой стене, блики, отраженные в неподвижных, словно у мертвого, глазах… Мгновение отчаяния парализовало ролфийку, она застыла, будто примороженная к месту видом этого, страшного — а потом услышала шелест. Он дышал. Тихо-тихо, прерывисто, еще медленней, чем билось замерзшее сердце под влажной и холодной, словно у настоящего змея, кожей.

«Что встала?! — рявкнула Морайг из поднебесья. — Вот он! Давай, спасай!»

Надежда, даже робкая, порождает слабость. Потому ролфи запретила себе надеяться. Еще ничего не решено. Богини, верно, собрались разыграть в кости жизнь последнего рилиндара и не потерпят, если их толкнуть под руку…

В темном углу рядом с печкой хозяева, чьи души теперь, резвясь, гоняли Маар-Кейл, припасли колун. Очень кстати. Вмурованный в стену крюк, за который крепилась цепь, вылетел с третьего удара, и Грэйн, отшвырнув колун, обхватила пленника, приподняла и, согнувшись под его весом, взвалила себе на спину.

Еще ничего не решено. И отсюда, снизу, не разглядишь, как упали кости…

Он был холодный, обжигающе холодный и тяжелый мертвенной тяжестью умирающего.

Эрна Кэдвен скрипнула зубами и грубо выругалась, чтобы не начать скулить от страха, как побитая псина. И потащила его наверх из подвала, приговаривая, словно шуриа мог ее слышать:

— Когти Локки! У всех шурии как шурии, тощие, щуплые, только мне здоровенный достался, что твой жеребец…

Тепло и духота натопленного дома, запах битвы и смерти: кровь, дерьмо из вспоротых кишок и предсмертная рвота… Так пахнет удачная охота. И этот аромат победы слаще для ноздрей богов — и ролфи! — чем драгоценнейшие из пряностей. Если ты чуешь его, значит, еще жив. Что может быть прекрасней?

Дух шуриа затрепетал, словно горячий воздух над шантийскими скалами в летний полдень, готовясь окончательно покинуть бесчувственное тело. Сама Дилах готовила его к погребению: стаскивала заскорузлые вонючие тряпки, в которые превратилась одежда, оттирала лицо от грязи. А вокруг резвились Маар-Кейл, гоняясь за душами новопреставленных охранников. Совсем как расшалившиеся щенки за цыплятами — по крестьянскому подворью. Джэйффу стало жалко этих ролфи, ведь бедолаги теперь обречены на вечное бегство от призрачных тварей. Ужасающее посмертие.

Элир же терпеливо ждал, когда Дилах испепелит его тело, окончательно освободив дух. Она снова пришла в образе Грэйн, только коротко стриженной, как вдова. Ведь Грэйн теперь и вправду стала ею.

«Точно помер», — смирился Джэйфф и принялся ждать.

Но кости еще не упали. Грэйн слышала, как они стучат, подбрасываемые руками богинь. Серебряный стаканчик, серебряный стук… Или то сердце — медленное, змеиное, что никак не хочет биться быстрее?

«Ты же посвященная, моя посвященная, Верная, — вкрадчиво шепнула Локка, наклоняясь из-за ее плеча над раненым. — Разве ты позабыла все руны? А? В прежние времена ролфи знали, как добавить себе удачи в бою! Это ведь тоже бой, Грэйн, твой и ничей больше».

Все так. Сухо всхлипнув, она кивнула и, дотянувшись до скейна, наотмашь рубанула себе ладонь. Сжала в кулак и держала так, пока тяжелые темные капли не слились в тонкий, остро пахнущий ручеек.