Кристофер Паолини - Наследие

Этот ритуал, к несчастью, заканчивался всегда одинаково: очередным прикосновением раскаленного железного прута.

Вскрикнув, Насуада тут же прикусывала язык, и рот наполнялся кровью. Кровь заливалась в горло, Насуада мучительно кашляла, но крови было слишком много, и она начинала задыхаться. Легкие жгло от нехватки воздуха, линии на потолке извивались, становились неясными, а потом наступало беспамятство и сплошная чернота.

Когда она снова приходила в себя, Гальбаторикс, пока железные прутья накалялись в жаровне, начинал все сначала. И это тоже стало одним из ритуалов.

Язык он ей каждый раз залечивал. Во всяком случае, Насуада считала, что это делал именно он, а не Муртаг, потому что он сказал: «Так не пойдет — если ты не сможешь говорить, откуда же я тогда узнаю, что ты готова мне служить?»

Как и прежде, Гальбаторикс сидел справа от нее, и она по-прежнему видела его лишь частично; собственно, видела она всего лишь его силуэт в золотистом ореоле, а его лицо и тело, так или иначе, были скрыты от нее длинным тяжелым плащом и густой тенью.

— Я ведь знаком с твоим отцом. Я встречался с ним, когда он был управляющим в главном поместье Эндуриеля, — сказал Гальбаторикс. — Он тебе об этом рассказывал?

Она содрогнулась и закрыла глаза, чувствуя, что плачет. До чего же она ненавидела его голос! Он говорил так убедительно, так соблазнительно, что ей хотелось подчиниться ему, сделать все, что он хочет, лишь бы снова услышать этот сильный, мелодичный и совершенно колдовской голос.

— Да, — шепотом ответила она.

— Я тогда и внимания-то на него почти не обратил. Да и с какой стати? Он был слугой, персоной незначительной. Эндуриель давал ему довольно много свободы, считая, что так он лучше справляется с делами — пожалуй, слишком много свободы он ему давал, что потом и подтвердилось. — Гальбаторикс пренебрежительно махнул рукой, и свет упал на его гладкую согнутую кисть, похожую на отполированный временем коготь. — Эндуриель всегда слишком много позволял своим слугам. А вот дракон у негр был хитрющий; Эндуриель всегда слушался его советов; как ему дракон скажет, так он и поступит… Какие, право, странные события оказались со всем этим связаны! Вот уж поистине шутки судьбы! Подумать только, человек, который заботился о том, чтобы мои сапоги к утру хорошенько вычистили, стал в итоге моим главным врагом после Брома; а теперь еще и ты, его дочь, явилась в Урубаен с какими-то претензиями. Впрочем, ты вот-вот поступишь ко мне на службу, почти как когда-то прислуживал мне твой отец. Какая ирония судьбы! Или ты со мной не согласна?

— Мой отец бежал оттуда и при этом чуть не убил Дурзу! — гневно возразила Насуада. — И он тебе никогда не служил! И все твои чары и клятвы его удержать не сумели. И меня ты тоже удержать не сможешь!

Ей показалось, что Гальбаторикс нахмурился.

— Да, это получилось весьма неудачно, и Дурза на какое-то время оказался совершенно выбит из колеи. Когда человек обзаводится семьей, это, похоже, сильно помогает ему полностью перемениться, а порой даже переменить свое истинное имя. Именно поэтому я теперь выбираю себе слуг исключительно из тех, кто бесплоден и не состоит в браке. Но ты весьма прискорбно заблуждаешься, если рассчитываешь от меня ускользнуть. Единственная возможность для тебя покинуть зал Ясновидящей — это принести мне клятву верности.

— Лучше умереть!

— Как это недальновидно. — Золотистая тень Гальбаторикса склонилась к ней. — А тебе никогда не приходило в голову, что этот мир стал бы гораздо хуже, если бы я тогда не уничтожил орден Всадников?

— Всадники хранили в Алагейзии мир, — сказала она, — они ее защищали от войны, от чумы… от угрозы шейдов. Когда наступал голод, они приносили голодающим пищу. Как может наш мир быть лучше без них?

— Между прочим, за свою службу они получали очень высокую плату. Уж тебе-то следовало бы знать, что за все в мире приходится платить — когда золотом, а когда и кровью или временем. Все имеет свою цену, даже Всадники. Всадники тем более. Да, они хранили мир, но они же не давали нормально жить другим народам Алагейзии; они прямо-таки душили своими законами эльфов, гномов, да и людей тоже. Как обычно прославляют Всадников барды, в своих песнях оплакивая их уход? Они поют о том, что правление их длилось тысячелетия, однако в течение этого восхваляемого «золотого века» мало что менялось, кроме имен правителей, самодовольных, не знающих ни от кого угрозы, продолжавших спокойно сидеть на своих тронах. О да, тревожиться им было почти не о чем: то какой-то шейд появится, то ургалы вторгнутся, то между двумя кланами гномов междоусобица вспыхнет из-за шахты или туннеля, которые никому, кроме них самих, не нужны. Но в целом порядок вещей оставался точно таким же, каким его установили Всадники, достигнув своего расцвета.

Насуада услышала звон металла — это Муртаг помешал угли в жаровне. Ей очень хотелось увидеть его лицо, чтобы понять, как он воспринимает слова Гальбаторикса, но он, как обычно, стоял к ней спиной и смотрел на угли. Единственные мгновения, когда он смотрел прямо на нее — когда Гальбаторикс приказывал ему приложить к ее телу раскаленный добела металл. Это был лично его ритуал, и Насуада подозревала, что он ему так же необходим, как и ей — ее ритуалы.

А Гальбаторикс все продолжал говорить:

— Разве это не кажется тебе одним из самых страшных зол, Насуада? Жизнь — это перемены, однако Всадники настолько ее подавили, что наша страна пребывала в какой-то странной дремоте и никак не могла стряхнуть с себя цепи, которыми они ее опутали, не могла ни идти вперед, ни вернуться назад, как того требует природа… Она оказалась совершенно не способна к обновлению. Я собственными глазами видел те старинные свитки — и на острове Врёнгард, и здесь, в храмах Илирии, — где подробно описывались самые разнообразные открытия в области магии, в механике и во всех прочих сферах натурфилософии; и эти открытия Всадники тщательно ото всех скрывали, потому что боялись того, к чему это может привести. Эти открытия никогда не стали бы всеобщим достоянием, ибо Всадники были просто трусами, помешанными на старом образе жй^ни, на старых способах мышления и решившие защищать все это до последнего дыхания. Их правление — это тирания, нежная, мягкая, но все-таки тирания!

— Значит, единственным решением ты считал убийство и предательство? — спросила Насуада, не заботясь о том, что за такие слова он может ее и наказать.

Гальбаторикс рассмеялся; он был, похоже, чем-то страшно доволен.

— Какое лицемерие! — воскликнул он. — Ты обвиняешь меня в том, к чему стремилась сама. Ведь и ты без колебаний прикончила бы меня на месте, как бешеного пса — если б смогла, конечно.