Юлия Латaынина - Сто полей

– Хватит тебе, Хайша, народ обкрадывать, придется тебе на народ поработать, – продолжал Драная Губа.

Бредшо замер: его принимали за вчерашнего контрабандиста!

Его выволокли из ямы, скрутили руки, для назидания съездили соляного вора по морде.

– Я не контрабандист, – сказал Бредшо.

Драная Губа уселся перед ним на корточки и стал потрошить одежду, умело и сноровисто, как хозяйка чистит рыбу.

– Ага, – сказал стражник, – не контрабандист. Вот у меня донесение есть, от Туша Большого Кувшина: приемный мой отец, Хайша Малый Кувшин, поехал брать соль в Козий-Гребень. Вот у меня перед глазами человек, который копает в Козьем-Гребне укрывище, лопату с собой принес. Но он, видите ли, не контрабандист. Так чего же ты тут копаешь, мил человек?

Тут Драная Губа замолк, потому что вытащил из куртки отличный кинжал с серебряной насечкой, с двумя рубинами в рукоятке, а потом мошну, шитую золотой гладью, с золотыми государями и желтыми бумажками. Сыщик пересчитал деньги, оглядел куртку, положил кошелек в рукав и спросил:

– Убил кого, аль ограбил?

Еще раз вытащил кошелек.

– А работа-то храмовая.

Другой стражник сказал:

– Похоже, что он тут не для мешка готовил место, а для человека.

Поглядел безумными глазами на золото и прибавил:

– Прямо как для себя и готовил!

– Так ты что тут делаешь? – спросил Драная Губа.

Бредшо облизнул губы и ответил:

– Что храму надо, то и делаю.

– Храму?! – сотник беспокойно завертел головой. Страшные времена наступали в Варнарайне, и ходили такие слухи, что чиновников теперь будут назначать не из столицы, а из храма.

Бредшо прикрыл глаза и зевнул. Руки, скрученные за спиной, совсем онемели.

– Господин Арфарра и господин Даттам оставили меня в посаде Небесных Кузнецов, и будьте уверены, вам не поздоровиться от моей пропажи или ареста. Кошелек, однако, можете забрать себе: за хорошую службу и молчание.

– Складно врешь, – сказал Драная Губа. – Ладно, убирайся быстрей.

И потянул, распуская, кожаный ремень у запястий.

– Ну что, поймали вора? – раздался еще один голос, и на поляну вышли человек в парчовой куртке и еще один стражник.

– Ах, чтоб тебе! – дохнул на ухо Бредшо ярыжка. – Вечно принесет, когда не надо!

Драная Губа сказал:

– Так точно, поймали! – И тихо шепнул: – Смотри, Малый Кувшин. Не скажешь про кошелек – пособлю. Скажешь – придется и за убийство отвечать.

Через полчаса Бредшо, привязанный к шесту и с кляпом во рту, чтоб не кричал всякого, ехал в лодке в столицу на опознание. Сзади, но в пределах слышимости, стражники тихо обсуждали:

– Надо было его быстрее кончить да обобрать, пока господин сотник не пришел.

– Ну да, а если он и вправду храмовый?

Поместье господина Даттама располагалось милях в двадцати от столицы, чуть в стороне от главного тракта; земли принадлежали храму Шакуника. Храм – владел, Даттам – заведовал. Притом храму, согласно кадастру, принадлежала не усадьба, а озеро, с которого податей не возьмешь: и не мастерские, а амбары на берегу озера. Прямо как в сказке: глядит маленький Хуш и видит – Озеро, ныряет – а это Дворец.

На пристани разгружали баржи; Ванвейлен с облегчением увидел своих людей целыми и невредимыми. Но Даттама в поместье не было, – он отдал распоряжения и ускакал в столицу.

Ванвейлен, вслед за Баршаргом, с любопытством прошел в усадьбу. Все было обставлено с вызывающей, невиданной им еще здесь роскошью, а сама усадьба была окружена крепкой каменной стеной: Дом понемногу превращался в Замок. Стена защищала не столько от врага, сколько от постановления об аресте, и не столько от постановления об аресте, сколько от народного гнева.

Лепные колонны переходили в расписанные потолки, и в главной зале, там, где по обычаю полагается стоять богам, Ванвейлен увидел огромные механические часы, с золотым маятником, выполненным в форме косы, и двумя богами, почтительно поддерживающими филигранный циферблат.

Управляющий склонился перед ними до земли.

– Господин Даттам не ожидал вас так скоро, – сказал управляющий. – Он оставил усадьбу в полном вашем распоряжении. Вы переночуете здесь или поскачете в столицу?

Полководец в кровавом кафтане и белом плаще, прищурясь, глядел мимо приказчика на косу маятника.

– Объявите привал, – обернулся Баршарг к окружавшим его командирам, – мы накормим людей и пойдем дальше; а я тем временем хотел бы осмотреть заводы. Чужеземец, вы со мной?

Приказчик не посмел отказать.

За каменной стеной, отгораживавшей узорчатые беседки и резные флигеля, начинался длинный речной затон, и на другом берегу шли склады, красильни и несколько длинных красных амбаров с прорубленными окнами: шерстяная фабрика.

Работа кипела. Завод шипел и вздрагивал, как мягкое звериное брюхо. Умирала в реке отравленная анилином рыба, и свалявшаяся пена билась по краям отмелей. В цехах плавала шерстяная пыль, разъедая руки ткачей и лишая их мужской силы, и близ шипящих чанов с мездряным клеем бабы с распаренными глазами шлихтовали нити основы.

Только тут Ванвейлен увидел последнее звено затеянной Даттамом производственной цепи. Первой было королевство, где только и могли пасти овец и лам, – в империи всякая попытка согнать крестьян с земли, превратив ее в пастбище, неминуемо окончилась бы одним из страшных крестьянских бунтов, один из которых возглавил – и которых так боялся – сам Даттам, да и населены варварские горы были не в пример реже.

Затем – империя, где искусные ремесленники превращали привезенную шерсть в разноцветные ткани. И – центр всей этой цепочки – Даттам, Даттам, без которого гигантское колесо фортуны – шерсть – деньги – шерсть – соскочило бы с оси и завертелось впустую. Глупые сеньоры в диких горах Варнарайна не знали бы, что делать с таким количеством шерсти, а ремесленники империи не знали бы, откуда взять сырье.

Над красным заводом висело знамя: лама, а на ламе тюк с ее собственной шерстью. У станков работали люди в одеждах монастырских послушников, и на белом плаще Баршарга, легко шагавшего между станков, мгновенно осела мездряная пыль. Крутилось у входа огромное колесо, и при виде кривоногих людей, таскающих мешки с шерстью, было хорошо видно, что это колесо – колесо истории – катится по людям.

Ванвейлен вспомнил все сплетни, которые он слышал. О том, что многие рабочие на фабрике отказывались от самоубийства, полагая, все равно Даттам разыщет их у свояков в подземном царстве и приведет в амбар обратно. Что храмовые земли скуплены у частных владельцев так хитро, что земля теперь принадлежит храму, а налоги за нее платит по-прежнему владелец, и что для того, чтобы платить налоги, владелец вынужден продавать себя в рабочие. О том, что Даттам скупает долги по всей провинции, что у конкурентов, что у чиновников, и иногда бывает так, что чиновник превращается в ручного зверька и отдает долги постановлениями, а иногда бывает и так, что чиновника увезут в поместье да и подвесят там к потолку, господин Даттам такой человек: и кабана съест, и про муху скажет – «тоже мясо».