Татьяна Чернявская - Ферзи

Паренёк растерянно кивнул, на мгновение выходя из образа, но тут же поправился и предусмотрительно вручил две пары белых перчаток.

— Что это значит? — поинтересовался официальный представитель Светлого Князя, надевая перчатки и почти незаметно морщась от смутно знакомого, но отвратительного до дрожи аромата.

В требовательном голосе мужчины сквозило неприкрытое недовольство, заставившее даже Рурика нервно дёрнуть за узел своего форменного галстука, а его временно онемевшего собрата жалобно икнуть. Только Араон Артэмьевич в ответ хищно осклабился, невольно сверкнув модифицировавшимися по привычке глазами.

— Именно на этот счёт я Вас, Волех Милахиевич, и предупреждал, — постарался загнать боевую трансформацию поглубже Глава Совета и вполне учтиво, склонил голову. — Ничего экстраординарного. Просто небольшая наработка моего почтенного брата. Так, детское баловство, что совершенно случайно совпало по свойствам с рядом используемых вашими коллегами веществ. В этом же нельзя углядеть преступных намерений, если алхимический состав другой?

Мужчина согласно кивнул. Он ни на секунду не поверил в случайность появления психотропных веществ в зале Совета, но милостиво согласился принять эту версию. И все присутствующие так же не поверили его кивку, разве что, кроме онемевшего наркомана, тот готов был верить чему угодно в слепом трепете перед особым знаком.

— Пора, — Араон Артэмьевич Важич кивнул своим вынужденным соучастникам, и те бросились с почтением открывать двери перед Главой Совета Замка Мастеров.

Тяжёлые двери с торжественным каким-то будоражащим душу скрипом, который считался их визитной карточкой и потому не изгонялся заменой петель, отворились, впуская в холодное фойе ослепительный свет, неприятно напоминающий артефакты для разгона нежити. При их свете сбежать хотелось не только порождённым тёмной энергией тварям, но и самим нежитеборцам. Вот и сейчас Мастер-Боя с трудом подавил желание отшатнуться. Узкие, затянутые в лозу деревянных планок стрельчатые окна, царапали своей макушкой высокий потолок, плотно упираясь основанием в широкий напольный плинтус. Мириады ярких пятен, оставляемые витражной окантовкой окон, расцвечивали глянцевый потолок пёстрой органзой, навевая совершенно неуместное ощущение уюта. Дальше потолка это ощущение всё же не распространялось, залипая на голых шероховатых стенах изумительного серого цвета, напоминающего местами мрамор заброшенных руин. Вязь из охранных заклинаний, причудливая и замысловатая ползла по ним взбесившимся плющом, усиливая торжественный, несмотря на всю свою мрачность, эффект. Дабы зал, созданный ещё до вступления Царства, не навевал удушающий страх и неосознанное желание повеситься, в разрывы заклятий на стенах вмонтировали яркие сияющие артефакты-плошки, высвечивающие пространство искусственным белоснежным светом. Похожие часто устанавливали в операционных комнатах целителей и уже от одного этого света, казалось, начинало пахнуть приторными лекарствами. Поэтому не было ничего удивительного, что этот зал не нравился Араону тоже.

Появления самозваного Главы никто не ожидал или упорно делали вид, что дела обстоят именно таким образом. Госпожа Ломахова, облачённая в яркое, словно экзотическая птичка лёгкое платье, идеально подобранное к причёске и цвету глаз, тонкими наманикюренными пальчиками макала в кофе неизвестно откуда взявшийся крекер, не отрывая взгляда от какого-то толстого фолианта. Сидевший от неё по правую руку господин Бересеенко время от времени недовольно посматривал на это через плечо, сдерживая за легким подёргиванием губ то ли негодование, то ли зависть. Ему приходилось довольствоваться голым терпким и совершенно не подходящим для чувствительного желудка напитком, и потому он упорно делал вид, что чрезвычайно заинтересован беседой о волновой теории распространения чар, хотя сам из уважения к своему почившему наставнику придерживался исключительно эманационной. И госпожа Тришкова, и глубокоуважаемый господин Ориджаев, впрочем, его взглядов не разделяли, всерьёз полагая, что именно такое распространения чар артефактами является наиболее аутентичным и рациональным для камней модели древнего Гримма. И если Мирут Тмириевич в своей излюбленной манере лишь слегка улыбался самыми уголками губ (спасая, видимо, тонкую психику собеседников) и с полным достоинством кивал, изредка добавляя точные цифры в речь уважаемой чародейки, то Старший Мастер-Чтец, которую по специализации эта тема не должна была волновать вообще, разошлась не на шутку. Высокие скулы окрасились непривычным румянцем, проступающим сквозь рамки допустимого цвета россыпью ярких пятнышек, глаза сияли почти позабытым восторгом, опасно приближаясь к маниакальному блеску завзятого исследователя, готового во имя науки препарировать собственную бабушку. Даже всегда прилично сложенные на столе руки приобрели непривычную подвижность, пару раз едва не зацепив сидящих по соседству Мастеров.

Чудом уклонившись от пролетевшей в непозволительной близости от лица ручки своей бывшей благоверной, Моран Ивасович недовольно поморщился и постарался придвинуться поближе ко второй соседке насколько позволяло тяжёлое кресло. Старший Мастер-Артефактор не столько опасался схлопотать по лицу (за годы бурной молодости и не такого бывало), сколько с едва заметным за лоском хороших манер и природной обходительностьи неприятием старался отстраниться от дамы, одним своим увядшим видом напоминающей о почтенном возрасте чародея. В этом плане общение с травницей, пусть и не относившейся к разряду роскошных красавиц, какими были в юные годы его бывшие жёны, казалось чуточку более приемлемым для такого видного чародея, как господин Ломахов.

Имея свободный доступ к полному ассортименту омолаживающих средств и постоянно практикуя с целью его расширения, Санатасия Лексардовна представляла собой образ неоднозначный, но определённо производящий впечатление. Неправильные немного лошадиные черты лица с едва проступающими сквозь косметику возрастными отёками удивительно сочетались с фарфоровой, пышущей здоровьем и молодостью кожей и крупными волнами пшеничных кудрей, настолько блестящими и гладкими, что мимо воли наводили на мысль о парике. Молодой Глава лишь пожалел, что его вспыльчивая матушка не успела до этих волн добраться, чтобы собственноручно, так сказать, определить их крепость. С некоторых пор Мастер стал отмечать в себе повышенную нелюбовь и к травницам.

Помимо этой компании за столом оставался лишь почтенный Старший Мастер-Нежитевод, увлечённо и самоотверженно просматривающий некий древний пергамент. Со стороны, конечно, могло показаться, что господин Простилин беззастенчиво дремлет, подперев рукой седую голову. Однако из уважения к опыту чародея и, ещё больше, к его обширной псарне, все предпочитали верить, будто Равелий Дилеонович увлечён именно пергаментом, а приоткрытый рот — показатель крайнего интереса. Редкие же всхрапывания, доносящиеся от Мастера, остальными членами Совета тактично игнорировались: не марал слюной столешницу и ладно.