Вера Камша - Синий взгляд смерти

Чарльз кожей ощущал еще невидимую угрозу, но она пока была далеко, а вот обнаглевшие дриксенские стрелки — близко. Может, и не обнаглевшие, может, их самих не тянет в конце длинного кровавого дня подставлять себя под выстрелы, но ведь лезут же! В сумерках уже и не понять, кто именно, просто темные шеренги надвигаются быстрым шагом под резкие чужие команды. Опять!

Остановились, подняли мушкеты, первая шеренга дала залп. Хитрецы... Ждут, что обстрелянный бергерский батальон кинется их отгонять, тут-то задние шеренги и врежут...

Бергеры, однако, не кинулись, рассчитывая на прикрывавших их драгун, и были правы. Вынырнувшим сбоку всадникам «гуси» не обрадовались: ни пикинеров, ни конницы при них не было, так что пришлось, плюнув на бергеров, податься назад, к основным силам, но теперь отпускать врага не желал уже окончательно разозлившийся Чарльз. «Рысью вперед!», «Спешиться!», «Мушкеты к стрельбе!», «Целься!», «Огонь!».

Насколько удачным вышел залп, не разобрать. Видно плоховато, до врага шагов сто, но острастка нужна, иначе вовсе на голову сядут. Откуда-то из-за спины звонко ударила пушка, ядро со свистом унеслось в сторону дриксов. Надо же, и артиллеристы решили поддержать, вот спасибо! Будем надеяться, минут на двадцать преследователей успокоили.

«В седло!», и рота кидается догонять своих. Хорошо, обошлось без потерь, не то что в прошлый раз, когда у «гусей» оказалась и кавалерия, и пару орудий успели непонятно как в первые ряды подтащить. Картечный залп, и восемь человек убитых. Больше, чем за целый день... Но ребята молодцы, а уж «портняжка»! Парень, хоть и заработал вторую рану, посерьезнее, таки сумел отличиться — прорвался к артиллеристам и разогнал их по кустам прежде, чем поганцы снова угостили драгун картечью, а там и рубаки Шарли на помощь подоспели; и все равно восемь человек за какую-то минуту...

— Как дела, капитан?

— Какого... Прошу простить, господин полковник. Отбросили противника. Догоняем полк Катершванца.

— Дитриха или Эриха?

— Я... не знаю.

— С Катершванцами вечно путаются. — Лецке почти улыбнулся. — Не зарывайтесь. Это, если вы еще не догадались, Бруно.

«Это Бруно», и это по всем статьям очень паршиво, а от души глупейшим образом отлегло. Липы на дороге предвещали обычное сражение. Пусть с превосходящими силами, пусть на невыгодных позициях, но дриксы всего лишь люди, и фельдмаршал их тоже человек.

— Не доводилось у Савиньяка попадать в такие передряги? — по-своему расценил молчание капитана Лецке.

— Один раз... Хайнрих нас почти поймал. Маршал Савиньяк пожертвовал трофейными пушками и ушел.

— Фок Варзов жертвовать нечем. Разве что нами...

4

— Мы не успеваем, — сказал фок Варзов и замолчал. Старик не любил сотрясать воздух, а то, что до моста при таком раскладе не меньше часа и еще полночи сожрет переправа, понимал, наверное, даже Дубовый Хорст. Если был жив, конечно... Из первого понимания вытекало второе: Бруно такой форы наконец-то угодившему в западню противнику не даст.

Жермон подкрутил усы и сказал то, что думал:

— Бруно почуял, что с нами тут можно покончить, и не отпустит.

Молча проехали с четверть хорны. Свита тоже притихла, только ветер швырял в спину мушкетную трескотню и крики. Там дерутся. Офицеры сорванными, хриплыми голосами отдают команды, стрелки Ойгена в очередной раз останавливаются. Залп, второй... «Гуси» отвечают, но с приличного расстояния — берегут перышки. Их дело висеть на пятках, а не лезть на рожон.

— Я послал людей вон туда, — маршальская рука зло тыкает хлыстом влево, — на курганы. Наблюдать. За минуту до тебя доложили — идут. Часа не пройдет, как кавалерия будет здесь. Ночь не ночь, все равно... Я бы и в темноте атаковал, представься такая оказия. Бруно, уверен, тоже. Если попробуем со всем нашим добром протиснуться через мост, сам понимаешь...

Жермон понимал. Суматоха, беспорядок, под огнем противника переходящий в панику, фуры и повозки, загромождающие мост, попытки переправиться вплавь... Так гробили армии и в начале Двадцатилетней, и при Франциске. Раньше, наверное, тоже — генерал Ариго павсаниями не зачитывался.

— Мы дадим вам время. — И сколько будет того времени? Ни укреплений, ни естественных препятствий... Где держаться-то? — За пару часов ручаюсь. Постараюсь выдрать больше.

Маршал все видел не хуже генерала:

— Прикрывая переправу, я за ночь угроблю если не треть, то четверть армии, причем лучшую. И все равно придется бросить обозы, дай Создатель утащить хотя бы часть пушек... Только что окажется утром на том берегу? Армия, способная помешать дриксам резать марагов? Боюсь, уже нет. Такой отход сам по себе не лучше разгрома.

— Значит, — аж привстал на стременах Ариго, — генеральная баталия? Я правильно понимаю, что...

— Да, — буркнул Вольфганг, словно речь шла об обеде. — Эти курганы, справа от дороги... Не блеск, особенно правый, ну да и на том спасибо. Конница Бруно идет вдоль берега прямо к ним. Ваше с Райнштайнером дело — опередить «гусей» и занять оборону до подхода их главных сил, а там и стемнеет... У моста старый бык кинулся бы нас топтать, у курганов — не рискнет. Отложит до утра.

Не рискнет или не сочтет нужным? Зачем глотать на ходу, если можно сесть за стол и даже тарелку поставить? А, чего загадывать, главное — опередить дриксов у курганов.

— Мой маршал, я понял. Разрешите исполнять?

— Под пули только не лезь. По крайней мере до завтра...

Глава 2

Талиг. Оллария

Талиг. Южная Марагона. Мельников луг

400 год К.С. 14-й день Летних Волн

1

«На севере в одной из горных долин есть сад. Это чудесное местечко, особенно в начале лета, когда зацветают чужие в этих краях пионы, но сад полон самых разных цветов. Голубеют у ручья незабудки, улыбаются короткому лету ромашки, о чем-то мечтают ирисы. Легкий ветерок осыпает изумрудную траву белыми лепестками — это цветет чубушник. Гудят пчелы, кружатся и порхают пестрые бабочки, снисходительно и ласково шелестят кроны переживших не одну зиму деревьев. Счастливы все, даже живущая под кустом чубушника старая Жаба. Вечерами или в пасмурные дни, когда солнце не сушит нежную жабью кожу, она выбирается из своего убежища послушать соседок-певуний — Ласточку и Малиновку. Их слушают все обитатели сада, и небо становится еще выше, а цветы — душистей и ярче. Но однажды в саду появилась Ворона.

— Фу, — сказала она, — разве это пение? Эти глупые мелкие пичуги ничего не смыслят в музыке!

(Ворона была очень образованна: какое-то время она жила на тополе возле харчевни, где по праздникам играло четверо музыкантов. Потом у нее случились разногласия с харчевником, но не будем останавливаться на этой грустной истории.)