Генри Каттнер - Ярость

Ему не хотелось этого делать, потому что этот процесс уносил с собой чувство, а насилие всегда остается насилием. Но здесь жестокость была необходима.

Букхалтер искал. Иногда он бросал в Эла ключевое слово — и получал в ответ волну воспоминаний.

Наконец, больной и разбитый, Букхалтер позволил Элу уйти и остался сидеть один на скамье, наблюдая за тем, как красный свет умирает на снежных пиках.

Было еще не поздно. Обучение Эла было только начато. Можно было в корне изменить этот процесс.

Так оно и будет. Но еще не сейчас, не раньше, чем жаркий гнев настоящего уступит место симпатии и пониманию.

Еще не сейчас.

Он вошел в дом, коротко переговорил с Этель и связался с дюжиной Болди, которые работали вместе с ним в издательстве. Не все из них имели семьи, но никто не пропустил встречи, когда получасом позже они встретились в задней комнате "Паден Таверн", в нижнем городе. Сэм Шейни поймал отрывок знания Букхалтера, и все они прочли его эмоции.

Собранные узами симпатии в единое телепатическое целое, они ждали, пока Букхалтер захочет им рассказать.

Он рассказал им. Поскольку разговор велся на языке мысли, он не занял много времени. Он рассказал им о японском ювелирном дереве со сверкающими безделушками, о сияющем соблазне. Он рассказал им о рациональной паранойе и о пропаганде, и о том, что самая эффективная пропаганда всегда спрятана в сахарную оболочку, и всегда форма ее бывает изменена до такой степени, что мотив скрыт.

Зеленый Человек, безволосый, героический, — символ Болди.

И дикие, волнующие приключения, соблазн поймать юную рыбу, чей гибкий разум был достаточно впечатлительным, чтобы ступить на дорогу опасного безумия.

Взрослые Болди могли слушать, но они не слушали. Иные телепаты имеют более высокий порог мысленного восприятия. Взрослые не читают книг своих детей, если только не хотят убедиться в том, что в их страницах нет ничего, что могло бы причинить явный вред. И ни один взрослый не беспокоится о том, чтобы верно квалифицировать Зеленого Человека. Большая их часть считает его оригинальной мечтой собственного детства.

— Я тоже так считал, — сказала Шейн, — Мои девочки…

— Оставьте, — сказала Букхалтер. — И я не являюсь исключением.

Дюжина разумов распространила свою чувствительность далеко за пределы комнаты, стараясь уловить мысли своих детей. Что-то отпрянуло от них, настороженное и полное тревоги.

— Это он, — сказал Шейни.

Им не нужно было говорить. Тесной сплоченной группой вышли они из "Паден Таверн" и, перейдя улицу, подошли к Центральному универмагу. Дверь была заперта.

Двое мужчин налегли на нее плечами и открыли.

Они прошли через темный магазин и заднюю комнату, где подле опрокинутого стула стоял человек. Его непокрытая лысина блестела в потоках яркого верхнего света. Рот его беспомощно открывался, но с губ не слетело ни слова. Умоляющая мысль, кинувшаяся к ним, была безжалостно отброшена.

Букхалтер выхватил кинжал. Тут же засверкало серебром и оружие остальных. И это свершилось.

Давно уже замер крик Беннинга, а его умирающая мысль все еще билась в мозгу Букхалтера, когда он шел домой. Болди, который не носил парика, не был безумцем, но параноиком он был.

То, что он пытался скрыть, поражало.

Невероятных размеров тиранический эгоизм и яростная ненависть к нетелепатам. "Мы — будущее! Бог создал Болди для того, чтобы мы правили низшими людьми! Будущее — за нами!"

Букхалтер прервал дыхание и вздрогнул. Мутацию нельзя было считать удавшейся полностью. С одной группой все было в порядке. Ее составляли те Болди, которые носили парики и приспособились к окружающему миру, в котором они жили. Другая группа состояла из душевнобольных, и ее можно было не принимать в расчет, потому что эти люди находились в психиатрических лечебницах.

Но средняя группа состояла только из параноиков. Их нельзя было считать душевнобольными, но психика их была расстроена. Те, кто входил в эту группу, не носили париков.

Как Беннинг.

Беннинг искал последователей. Его попытка была обречена, и он действовал в одиночку. Болди — параноик. Были и другие — много других.

Впереди на темной стороне холма пряталась сверкающая точка, отмечающая, где находился дом Букхалтера. Он послал свои мысли вперед, они коснулись Этель и ободрили ее.

Потом он перенес их к тому месту, где спал маленький мальчик, смущенный и несчастный, долго плакавший, прежде чем уснуть. Теперь в его голове были только они, мысли отца, немного беспорядочные, немного напряженные. Но можно было прояснить их.

И нужно было.

Жил-был гном

Тиму Крокетту не следовало бы лезть в шахту на Дорнсет Маунтин. То, что обещает удачу в Калифорнии, может привести к самым отвратительным результатам в угольных шахтах Пенсильвании. Особенно в том случае, если дело не обходится без гномов.

Нельзя сказать, чтобы Тиму Крокетту было что-то известно о гномах. Просто он занимался исследованием условий, в которых живут представители низших классов, используя для этой цели собственные, довольно неудачные слова. Он принадлежал к той южнокалифорнийской группе, члены которой пришли к заключению, что нужны рабочему. Они ошиблись. Это им был нужен рабочий — по крайней мере, восемь часов в день.

Крокетт, подобно своим коллегам, считал рабочего комбинацией Гориллы и Человека с Мотыгой, насчитывающей, вероятно, в числе своих предков некоторое количество Калликэк. Он произносил пламенные речи о задавленном меньшинстве, писал зажигательные статьи для печатного органа группы «Земля» и ловко уклонился от работы в качестве клерка в конторе своего отца. Он говорил, что ему предназначена миссия. К несчастью, как рабочие, так и предприниматели не питали к нему большой симпатии.

Психолог квалифицировал бы Крокетта достаточно легко. Это был высокий, худой молодой человек с пристальным взглядом маленьких паучьих глаз, неплохо разбирающийся в галстуках. Все, что ему было нужно, — это энергичный пинок под одно место.

Но уж, конечно, не нанесенный гномами!

На деньги отца он рыскал по стране, исследуя жизнь пролетариев, к великой досаде тех рабочих, условия жизни которых он исследовал. Одержимый этой идеей, он отправился в Айякские шахты — или, по крайней мере, в одну из них, переодевшись шахтером и тщательно натерев лицо черной угольной пылью. Спустившись на лифте, он почувствовал себя несколько неуверенно среди людей с чисто выбритыми лицами. Шахтеры становились грязными лишь после рабочего дня.