Ярослав Веров - Двойники

— И с Аллой у меня нелады — срываться стал. Она мне что-то говорит — а я молчу. И могу молчать часами. Плохо.

— С женой, хочешь не хочешь, а разговаривать надо; работать над ней надо.

— Не знаю, я уже ничего не знаю. А ты собираешься?

— Куда?

— Жениться.

— Боюсь. Раньше можно было. А теперь понятно, что никак нельзя. Вот влюблюсь, женюсь, а после первой-второй брачной ночи нáте: хватит тебе, Марк, здесь маяться, пора на Галсу.

— Куда это?

— К гипербореям. Галса — это я такую страну еще школьником сочинил. Она у меня помещалась сразу за Магеллановым Облаком, и была одной большой звездой. И обитали на той звезде огненные рыцари. Они оттуда летали по всему космосу со световой скоростью.

— Так что же нам делать, Марк?

— Откуда мне знать? Знаешь что, давай той «вашей жженки» возьмем и ко мне. Я тебе сказочку расскажу, а?

Снова квартира Марка. Комната с картинами. Марк прохаживается с молотком в руке. В другой руке — баварская кружка с «жженкой». Он примеривается, куда вешать полотна, Кирилла и одновременно рассказывает сказку из небезызвестной тетрадки Пимского:

— Сказка называется «Картинки». Картина первая: двор короля. Мудрый король, благоденствующий народ. Король регулярно объезжает королевство — ищет достойных людей и, найдя, вручает им должности по способностям. Картина вторая: пьяный бродяга в нашей больной столице. То есть не в нашей, а которая у Пимского. Просит милостыню, тут же ее пропивает. И когда клянчит, сообщает одну и ту же историю: он-де королевский посланник из очень далекой страны. Да вот дорога оказалась дальняя, поиздержался; при дворе принят не был — никто о его стране не слыхал; влиятельные лица помочь отказались; а написать за помощью — далека страна, и почта идет долго, чуть ли не столетиями. Но вот кто-то забирает, изымает из мира эти две картинки. Всё исчезает: двор, королевство, столица-матушка и ее кабаки. И вот двое, совершенно потерянные, без своих картинок, понимаешь, не помнят откуда и кто они. Но вдруг один замечает другого:

— О! Это ты, мой верный посланник! — говорит он и вспоминает себя.

— Увы… А ты мой король! — отвечает тот и вспоминает, кто он сам.

Так они обретают себя друг в друге. И в тот же миг оказываются уже не в картинке, а в прекрасном настоящем мире.

Марк Самохвалов останавливается против выбранного участка стены, одним духом допивает самогон из баварской оловянной кружки:

— Вот здесь повешу «Лодочника». Подай мне гвоздя, Кирилл.

Кирилл, опершись руками о подоконник, смотрит в окно:

— Уеду в горы. Завтра, — сообщает он.

Марк чухает молотком затылок:

— Ну тогда я сам возьму.

Картины развешены, Марк испытывающе рассматривает — ровно ль. Неожиданно говорит:

— Такое у меня чувство, брат, что не для себя вешаю. А? А между тем на Галсу я вроде бы не собираюсь.

— А я в горы. Там сейчас хорошо. Весна, снег рыхлый, лес… — не слышит или же, наоборот, всё прекрасно слышит Кирилл.

— Кстати, горы любишь, а не рисуешь. Отчего?

— Не знаю.

Понедельник, вечер. Кирилл уже в пути, на верхней полке поезда, скучает.

Марк Самохвалов возвращается с работы. Неспешно шагает по бульвару, погруженный в мысли, быть может, в те самые, на которые он предлагал опереться Кириллу.

Навстречу движется компания нездешних молодых людей — в строгих плащах, белых рубашках, черных галстучках. Поравнявшись с Марком, окружают его, представляются на неплохом, но явно нездешнем русском. Мормоны. Вот те книженции, вот те бумажка.

Марк, пользуясь случаем, пытается поговорить на их родном английском. Но вежливые молодые люди упорно отвечают по-русски. Тогда Марк искренне посылает их по матери, без всяких обид: заслужили, засранцы.

Те, вежливо попрощавшись, идут своей дорогой. В руке у Марка — бумажка. Он с удивлением вертит ее — когда успели всучить? На бумажке — официальное приглашение на собрание туда-то и тогда-то. Марк переворачивает бумажку. На обратной стороне от руки написаны два слова по-английски: «Inevitably D. O.A.» Пытается вдуматься, вспомнить, что за сокращение. Первое слово понятно — «неизбежно». Чуется какой-то скрытый смысл — мормоны как-никак, стебаться не станут, да и стеб у американов уголовно наказуем.

Марк сует бумажку в карман и идет дальше. За день до Покрова. Коляска дюка Глебуардуса вот уже третий час кружит по пыльным улицам Пречистенки. Иван Разбой скептически озирает окрестные сооружения и периодически констатирует:

— Не здесь.

Глебуардус всякий раз произносит «отлично» и командует вознице новый сектор поисков.

Разыскивают два дома. Оба трехэтажные, крыши обоих покрыты свежезеленой краской. За одним должна виднеться церковь. Такой пейзаж разглядел из окна комнаты Символиста Василия Иван Разбой, когда спал в гостях у дюка.

Наконец Глебуардус останавливает возницу, коляска замирает у обочины; по сторонам улицы тянутся сплошь трехэтажки. Глебуардус спускается на мостовую, разминается-потягивается и говорит вознице:

— Быстроног, поднимись на чердак этого дома и посмотри из слухового окна на дома напротив. Две крыши должны быть выкрашены в зеленый цвет, а за той, что будет слева от тебя, должны виднеться купола церкви. Разбой, сколько было куполов?

— Два. Или три.

— Понял, Быстроног?

— Так точно.

— Ступай.

Возница уходит, а Глебуардус предлагает Разбою:

— Спускайся, Иван. Разомнись как следует, а то вовсе замерзнешь.

Разбой отказывается, нет настроения. Надежда отыскать злополучный дом у него уже иссякла.

Возница выбегает из дома и радостно, еще от дверей, кричит:

— Так и есть, две маковки!

— А крыши — зелены́?

— Точно так, ваше благородие, зелены.

— Слыхал, Иван? Мы на месте. Идем.

Разбой, замерзший, одеревеневший, спускается с коляски. С дюком же идти не желает, не до приключений: с него достало и снов.

Глебуардус, войдя в дом, разыскивает хозяйку. Хозяйка, старушенция лет семидесяти — сухенькая, подвижная, с острыми, живыми глазками. Дюк справляется о Символисте Василии. Старушенция крестится и зовет какого-то Храбросила. В прихожей является невысокий, коренастый мужичок с такими же хитрыми и подвижными глазками.

— Звали, мама?

— Вот, господин нашим покойником интересуются.

— Позвольте узнать, а кто вы будете таков? То есть не держите зла на вопрос, я вижу — вы господин благородный, только вот какая штука — покойник наш больно нехорош был.

— Не приведи господи никому таких покойников, — подтверждает хозяйка.