Мария Капшина - О верности крыс

Но башню он любил. В башне ему было всегда очень спокойно, и, пожалуй, не из-за её оборонного назначения. Да и вряд ли в ближайшее время придётся использовать её по назначению: серьёзная война уже очень давно не приходила в Сойге, и отец говорил, что для того и нужны герцоги. Вен сначала удивлялся: отец любил поединки, любил уличные драки и риск. Отец рассмеялся в ответ и сказал, что риск риску рознь. "Между хорошей дракой и войной на истребление есть куча различий, и все не в пользу войны, на мой вкус".

Вкус к развлечениям у отца был странный, и это составляло одну из самых нелюбимых Веном проблем. Об отце ходили слухи — не в Кааго и не в окрестностях, но в Кейбе точно, не говоря уж о столице. Начиная с того, что ремесло палача дворянину, мягко говоря, не подходит. Говорили, что удачлив он оттого, что продался демонам, и пытками платит за свою удачу. Говорили, что он сумасшедший, и только древность рода мешает признать это вслух. Говорили, что он ещё в детстве отравил своего брата, потому что того считали более подходящим на роль наследника. Говорили, что сбежал он из дома от гнева Энетхе, тогдашнего герцога, который об этом отравлении узнал. Говорили, что никому не известно, в какой грязи он барахтался, когда исчез на несколько лет, — но многие с удовольствием выдвигали версии. Говорили, что свою мать он держит на хлебе и воде взаперти, чтобы она не могла рассказать о том отравлении. Говорили, что ему всё равно, с кем спать ("или с чем", добавляли некоторые). Все, кроме ол Кайле, ол Нюрио и некоторых других приближённых к императрице, его брезгливо избегали — насколько это позволяли приличия; насколько было возможно, не нарываясь на поединок, которые отец любил очень, только повод дай. И на которых по возможности не убивал, а калечил или уродовал.

Но самое поганое — слишком многие из сплетен были в основе своей правдивы, отчего так и тянуло поверить и в остальные, со всеми красочными подробностями.

Вен иногда думал, что было бы проще, если б отец впридачу ко всему и правда был мелким домашним тираном. Неприятно, но это придало бы ясность ситуации, позволило бы относиться к нему как-то определённо. Но отец его любил, его и Птицу, и общался всерьёз, без скидок на возраст, даже когда они были ещё совсем мелкими. А Найшу и свою мать ему тиранить было скучно, удобней не замечать. Огромный и непомерно роскошный дом в Кейбе он Найше фактически подарил — лишь бы не лезла в Кааго, не лезла на глаза. Тем более, в Кааго ей не нравилось, слишком просто и неизящно.

Было Вену года четыре, наверное.

— Пап, ты маму совсем не любишь?

— Нет, конечно.

Вен тогда был неприятно поражён тем, как легко отец это сказал. Спросил его: "И меня, значит, тоже не любишь?"

— Ничего себе "значит"! — рассмеялся отец. — Ты-то здесь при чём? Я затем и женился, чтобы появился ты.

Вен тогда понимал не всё, но достаточно. Понимал, что папа маму сильно не любит, и мама от этого огорчается. И бабушка из-за этого сердится на папу, а папа смеётся и уезжает, он всегда смеётся и уезжает. Когда-то давно Вен ещё пробовал их примирить, но уже и тогда без особой надежды. Просто очень уж ему хотелось — чтоб они помирились. Ластился к матери, пробовал в чём-то убеждать отца. Чем дальше, тем сложнее становилось мирить, потому что маму иногда бывало очень сложно терпеть, а ещё сложнее — уважать, как положено почтительному сыну.

Мать любила рассказывать небылицы в воспитательных целях: пугала демонами из старой башни и злыми горными духами, чтобы Вен не совался, куда не следует. Вен, едва дослушав, отправлялся посмотреть на обещанных демонов своими глазами, вооружившись выдранными из Писания страницами и прихваченным с кухни разделочным ножом. Мать потом была в бешенстве и заперла его в комнате на всё утро, а Вен — поражён до глубины души: не столько тем, что его обманули, сколько тем, что не видел в этом обмане никакого смысла. Отец смеялся и говорил, что нечего слушать глупостей, а раз уж услышал — правильно сделал, что прошёл проверять.

Любой ребёнок, даже самый маленький, обычно прекрасно понимает, кого в доме можно ослушаться, а кого нет. Слова матери ничего не значили, даже для слуг, а отец её и подавно едва замечал. Она говорила Вену, что это из-за её неумения красиво петь. Или из-за того, что волосы у неё не светлые. Вен в этом здорово сомневался, но слушал её бесконечные, повторяющиеся и непоследовательные рассказы, густо сдобренные драматическими паузами, красивыми театральными жестами и тщательно выверенными эмоциями. Как бабка настояла, чтобы отец женился, потому что роду нужен наследник, и как в Кейбе появилась невеста — сначала восторженная и не верящая своему счастью: войти в один из богатейших родов Империи. Как она сначала пыталась в Кейбе всё переделать по своим правилам и как радовалась поддержке Клайенны. Как удивилась, когда поняла, что ол Каехо свою мать ни в грош не ставит, равно как и свою жену. В самом начале она ещё надеялась, что с рождением сына что-то переменится. В каком-то смысле она была права, с рождением сына отношение к ней мужа действительно переменилось: ему от Найши больше совершенно ничего не было нужно. Они почти не виделись, кьол Каехо жила всё больше в Кейбе, где ол Каехо почти не бывал. Он и в Кааго бывал не особо часто: то в столице по имперским делам, то в Дазаране или Занге по своим пыльно-торговым… С той же Мише ол Кайле он общался куда чаще и уж точно ближе — Найшу это бесило. Зная за мужем дурную привычку спать со всем, что шевелится, она нисколько не сомневалась, что ол Кайле ему не столько кузина, сколько любовница ("Как же, знаем мы эту дружбу с детства, бесстыдство какое!").

Однажды Найша своим положением возмутилась — ол Каехо в ответ устроил ей бойкот: прислуга продолжала работать по дому и накрывать стол к обеду, но и только. Никаких приказов Найши не замечали, истерики игнорировали, и ни слова не говорили. Дело было в Кааго, тамошняя прислуга кьол Каехо и так не особо любила, а герцога ослушаться никто не решился бы. Его очередное возвращение Найша встретила слезами — он плечами пожал и сказал, что у него требование одно: сиди смирно и не лезь на глаза. А то безо всяких бойкотов можно устроить весёлую жизнь: урезать денежное довольствие до минимально возможного по закону. Ни тебе нарядов, ни тебе косметики, ни тебе драгоценностей, ни тебе приёмов. И слуг можешь, если эти не нравятся, набирать своих. Но выделять им помещение никто не будет, и содержать изволь на свои деньги.

Собственных денег у Найши ол Даверои почти не было — особенно, на фоне уже привычного богатства ол Каехо.

Вену в то время и двух лет не было, потому он сам этой истории не помнил, и знал только с чужих слов. С отцом мать после этого не ссорилась, а стала, напротив, вежлива до заискивания. Он её презирал и даже не думал этого скрывать, ходил мимо неё, как мимо пустого места, а Найша всячески старалась ему угодить. Ему и сыну. Вен странным образом не мог отделаться от чувства вины перед ней: не за себя, за отца. Вену было её жаль. Друзей она в герцогстве так и не завела: в тех, кто ниже по положению, Найша людей не видела, а равных и высших можно было сосчитать по пальцам одной руки. Разве что бабка Вена, Клайенна, неплохо относилась к невестке, но бабка в последнее время с головой ушла в религию и общалась только с Вечными. Мать же не общалась ни с кем. По примеру Клайенны исполняла все обряды — добросовестно, но как-то без души. Заводить свои порядки ей не позволяли, слишком часто устраивать праздники — тоже, а больше её ничего не интересовало, и ей должно было быть до ужаса скучно, думал Вен. Он иногда подозревал, что она и отца злит от скуки, специально затем, чтоб тот хоть от злости обратил на неё внимание. Работало это плохо, и тогда мать принималась общаться с Веном. Терпеть это общение год от года становилось сложнее, и Вен потому чувствовал себя перед матерью всё более неловко; вдвойне неловко — потому что мать его обожала, и это тоже было очевидно. Она искренне хотела понравиться мужу, порадовать сына, она ни о чём больше не думала и никаких других целей в жизни не имела. Только её обожание почему-то всегда приходилось некстати, и выливалось постоянно в такие формы, что лучше бы его не было. Она устраивала какие-то безумные пиршества для одного Вена — еды хватило бы на десятерых, — и обижалась, когда Вен в спешке кидал в рот, что попало, и убегал. Она дарила безумно дорогие костюмы из расшитой парчи и бархата или шёлка и кружев — летом в костюмах было убийственно жарко, зимой убийственно холодно и круглый год убийственно неудобно. Вен всеми правдами и неправдами подарки носить отказывался, и Найша снова обижалась. Она порывалась наказывать слуг и скандалила с гостями за несоблюдение церемоний и оскорбление достоинства наследника. Вен краснел и после тишком извинялся. Отец к церемониям относился, как к блажи, и замковая прислуга вслед за ним так же. Мать считала, что в замке из-за этого жизнь — как у дикарей и необразованной деревенщины, что это совершенно недопустимо. Спорить с отцом не решалась, но сыну при любом удобном случае рассказывала, как хорошо заведено то-то и то-то в её родном доме ол Даверои, или у ол Лезонов, или у нок Аджаев… Вен скучал и норовил сбежать, не помогали даже напоминания себе о том, что нужно относиться к родителям с почтением.