Александр Бушков - Анастасия (сборник)

— Людей подбираю сам?

— А когда это я вмешивался в твои дела?

Адамян ткнул его кулаком в плечо, неуклюже повернулся и пошел к зданию дирекции, оплывший старый фанатик аэрологии, сумевший одиннадцать лет назад дотянуть до полосы то, что осталось от самолета да еще ухитрившийся эти лохмотья посадить. С тех пор — в воздух даже пассажиром нельзя…

К Панарину валила толпа пилотов. Они мимоходом распихивали по урнам бутылки со сметаной, галдели и чертили ладонями в воздухе нечто напоминающее то ли фигуры высшего пилотажа, то ли женские формы.

— Адмирал! — заорал Леня, истово салютуя Панарину молочной бутылкой. Честь имею доложить: новоприбывшее женское пополнение путем визуально–дистанционного осмотра и психологического экспресс–анализа признано ласковым и сговорчивым. Несомненно слабы на передок–с!

— Вольно, — сказал Панарин. — Господа Альбатросы, диспозиция следующая: идем в Вундерланд по тропе «семерки». Веду я. Со мной Сенечка на своем драндулете и Леня со Стрижом на «Сапсане». Шагом марш!

Кто–то громко присвистнул, но ему тут же нахлобучили фуражку на нос.

4

— Может быть, когда–нибудь пойму,

что заставляет вас идти на риск

сломать свои элегантные шеи.

— Когда поймете, скажете нам. Для

нас самих это тайна.

Д.Френсис

Видимость оказалась идеальная, какую и сулили метеосводки. Панарин тысячу раз проникал сюда, но всегда это было как первая сигарета, первая женщина, первый синяк под глазом, первый орден. Потому что Вундерланд это Вундерланд, аминь, господа альбатросы…

А меж тем внизу не наблюдалось ровным счетом ничего чудесного. Внизу была Река, широкая и спокойная, были желтые песчаные отмели, кое–где пересеченные полосами гальки. И пышный березовый лесок. И буро–зеленые, не знавшие плуга поля.

— Между прочим, — сказал Сенечка Босый. — Я тут пролетал позавчера, и не было здесь никакой рощи. Солончак красовался самого паскудного облика.

— Ты когда перестанешь удивляться?

— Да сам знаю, и все равно…

— Разговорчики, — сказал Панарин.

— «Омутки» пошли, альмиранте.

— Ага. Фиксирую.

— Вниз, на третий коридор.

— Есть третий коридор.

Стайка небольших овальных водоворотиков плыла против течения навстречу самолетам. Их видели тысячу раз и давно знали, что никаких живых существ там нет. Просто водоворотики, плывущие против течения…

— «Сапсан», съемка.

— Есть.

— Болометр в дело.

— Есть. Расхождений с прежними данными не вижу.

— А вот кавитация какая–то странная. Я таких пузыриков никогда прежде не видел.

— Я тоже. Новенькое что–то. Альмиранте, ваши указания?

— Сенечка, пошел, — сказал Панарин. — Анализ всеми бортовыми средствами, на вертикалках зонды вниз.

— Есть.

Сенечкин «Мерлин», заваливаясь на крыло, скользнул влево и вниз, замер винт — Сенечка врубил сопла вертикальной тяги, завис над «омутком», и вниз брызнули тонкие струйки дыма — пошли зонды.

— Пишет, сучья лапа. Интересные кривульки.

— Точнее.

— Эффект Мейсена. Похоже, Кардовский со своим ирландцем были–таки правы…

— Довольно, — сказал Панарин. — Изменение цвета воды мне не нравится… Сеня, вверх!

Вода взвихрилась, и пяток смерчиков рванулись к самолету, но «Мерлин» метнулся вверх быстрее, и синие прозрачные щупальца опали, вновь стали спокойной водой.

— Назад, — сказал Панарин. — В прежнем ордере. Не расслабляться, быть предельно внимательными.

— Ну кого ты учишь, бугор? Не девочки ведь.

«Знаю», — подумал Панарин, и тем не менее назойливо всплывают в памяти имена тех, кто позволил себе расслабиться, когда заворожила магия прекрасных слов «обратный путь». Все они — под пропеллерами, и большинство из них лежат там в виде символических урн, не содержащих и одной подлинной молекулы усопшего…

— Внимание, альмиранте, — сказал летевший слева Сенечка. — Заметил слева от меня что–то новое. Когда мы шли вглубь, этого не было.

Панарин тоже увидел нечто поблескивающее, серебристое, льдисто–мерцающее, протяженное; угадал вопрос Сенечки, прозвучавший в наушниках двумя секундами позже:

— Посмотрим?

А если и бонеровская «семерка» вот так — летели назад, заметили нечто новое, расслабились чуточку, свернули… Нет? Здесь, в этом месте, если верить приборам «семерки», они не сворачивали, но разве можно быть уверенным в чем–то, находясь над Вундерландом?

— Хорошо. Пошли. Волчьей цепочкой — след в след.

Больше всего это напоминало холодные и прекрасные сады Снежной Королевы, хотя никто из них там не был и сравнивать не мог. Просто именно так сады те, существуй они, обязаны были выглядеть. Гигантское поле сверкающих серебристых кристаллов, друз, сталактитов, дикое и прекрасное разнообразие форм, радужная игра света на плоскостях и гранях, хаотический и чудесный лес, выращенный для забавы скучающим волшебником в одночасье…

— Я хочу туда, — странным, не своим голосом пробормотал Сенечка. — Я туда пойду, там красиво, хорошо и спокойно…

— Вверх! — заорал Панарин. — Все вверх, прочь, прочь на пределе! Уходим!

Он тоже ощутил смутное желание отжать штурвал и лететь туда, вниз, к радужным сполохам и серебристому сверканию, где тишина и покой, мир и порядок, где смерти нет, все довольны и веселы… но самолеты уже уносились прочь, к появившимся на горизонте синим вершинам, границе Вундерланда.

— А собственно, почему мы решили, что оно враждебное? — спросил Леня. Только потому, что оно звало нас?

— Поди ты, потом… — проворчал Панарин.

Желто–зеленое поле внизу взвихрилось вдруг, выстрелило вверх навстречу самолетам мириады ослепительно–зеленых шариков. И Панарин кожей, шкурой, всем телом и каждым нервом ощутил, как машина прорубается сквозь эту непонятную, никем до сих пор не наблюдавшуюся завесу, как рассекает винтом, разрезает крыльями эти крохотные зеленые шарики, и они лопаются, взрываются, разбрызгиваются…

Зеленая пена текла по фонарю кабины. Полагаясь исключительно на чутье, Панарин повел машину вверх. Связь работала, он слышал ведомых, и они слышали его, уходили вверх по его приказу, а проклятая каша, пена чертова все не кончалась.

Кончилась наконец. Солнце ударило в глаза, и они увидели, что летят уже над нормальной землей, за рубежами Вундерланда. Панарин взглянул вправо–влево и охнул: синий дюраль плоскостей медленно расползался, тек, таял, словно брошенная на раскаленные угли полиэтиленовая пленка.

— Винту хана! — крикнул Сенечка.

Сенечкин «Мерлин» был цел и невредим, если не считать мотора — винт вместе с куском капота словно аккуратно отрезали неким сверхъестественным ножом, не оплавив и не деформировав металла. «Мерлин» пошел вниз по отлогой кривой.