Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ) - Елена Владимировна Кисель
Мелони, — вспомнилось будто бы даже с изумлением, пока я шёл к лошади. — Скоро будет здесь. Займётся йоссами. Наверное, будет обрабатывать раны. И давать снотворное тем, с кем не успел я. И плакать над мёртвыми.
А ещё есть выжившие, и где-то здесь ведь Аграст… о Единый, и нужно будет сообщить родне тех охотников, которые погибли, связаться с законниками или с сыскарями Крайтоса, а Лайл ранен, и я виноват в этом, и что же со всем этим делать…
Змеёй вилась под ногами тропа, мелькали мимо сосны, и между ними — зловещими знаками — кусты кровяницы. Теплое озеро вывернулось навстречу слишком скоро, приветливо поманило дымками над водой.
Когда я спешивался — позади отдался, ввинтился в небо короткий вопль. Оборвался и утих, но я узнал голос Мелони. Представил, какую картину ей довелось увидеть — и в глазах помутнело.
Тогда я склонился к ласковой тёплой воде, зачерпнул её и омыл лицо. По губам скользнули струйки — я думал напиться, но вода почему-то показалась горько-солёной…
И в тот миг я понял — что за выражение застыло на лице Гризельды Арделл, варга крови.
Боль.
АЛОЕ НА БЕЛОМ. Ч. 4
ЛАЙЛ ГРОСКИ
Кошмар был старым — до медной оскомины во рту, до зверской скукотищи. В нём трещали и ломались доски, и утробно ухала «костоломка» впереди, и шипели безумные волны, смешиваясь с дождём.
В нем я метался по палубе тонущего корабля — и не решался спрыгнуть за борт.
А по самой качающейся палубе разгуливали мертвецы. Голосили и вздымали руки, захлебывались ругательствами и проклинали меня. И повторяли, что здесь не пройти, не пройти, не пройти…
— Нужно повернуть! — надсадно орал кто-то. — Назад, к Рифам!
И крик его заглушался медленным, зловещим треском перемалываемых, перегрызаемых зачарованными зубцами металла досок.
Двое валялись на палубе — вцепившись друг другу в глотки, перекатываясь и время от времени ударяясь о борт. Я перескочил их — привычно, в сотый раз зная, что вот сейчас мне нужно бежать на нос, слушая злобный скрежет «костоломки», которой на время заткнули рот, которая нетерпеливо впивается в дно судна снизу.
Потому что там, на носу, есть верёвка.
«Из-за тебя, крыса, — прошипел в ухо голос мертвеца, и костяные пальцы стиснули плечо. — Из-за тебя…»
Может, стоило побарахтаться в ледяных объятиях рыжебородого Твилла, только я-то пробовал — и знал, что сон тогда не закончится. Потому привычно двинул его в челюсть и понесся дальше.
Полыхали паруса. Чей-то голос — уж и не поймёшь, чей, слишком искажен страхом — требовал отыскать меня — чтобы я всем сказал, что сделать дальше…
Вот только когда это крысы рулили кораблями? Я уже стоял на носу — и знал, что нипочём не спрыгну, потому что и во всех прошлых снах я не прыгал. Так и буду перебегать туда-сюда, бестолково ища то ли веревку, то ли якорную цепь, а они не будут попадаться под руки. И я буду в бессилии, замирая, смотреть, как приближается шипящая клубком гадюк вода. И осознавать, что внизу, всё ближе, рокочет «костоломка»: чавк, чавк, чавк. И что у меня не хватит смелости прыгнуть с пылающего корабля.
«Из-за тебя, крыса, — выдохнул в ухо полный ненависти голос. — Крысссссссса…»
И внутри оказалась сталь.
На самом-то деле обычно во сне я тонул — или меня поглощала чавкающая пасть «костоломки». Или я сгорал с кораблём.
Но тут, видно, так уж просто совпало.
Я повалился вперёд, на скользкую палубу, зажимая рану — и стал терпеливо ждать, пока нудный сон кончится. Внутри пекло болью, рокотала «костоломка», и слышались вопли других рифцев, и бесилось море, и я знал, что потом веки отяжелеют, и выход из сна — через смерть…
Только вот шороха юбок в моих снах обычно не было. И теплых рук, и успокаивающего шёпота: «Тише, пряничный, тише, всё у тебя будет хорошо». И еще резких команд — какие-то названия трав, проявилка, «кровохлёбка», бинты…
И не веяло на скользкой палубе теплом, и ванилью, и травами.
Второй сон мне определённо нравился больше. Хотя бы потому, что был ни разу не сном.
— Знаешь, пряничный, — сказала нойя, приподнимая мне голову, — когда я приглашала тебя заходить почаще, я совсем не это имела в виду.
Голова шла кругом — то ли от запаха ее кожи, то ли оттого, что не так давно меня пырнули кинжалом, так что мне полагалось быть мертвым, по хорошему-то. Неплохо было бы разжиться хоть какой-то информацией — где я, сколько тут пробыл, что с остальными, только вот мысли ползли вялые, неохотные, голову к подушке как гвоздями прибили, а язык так и вовсе не желает поворачиваться.
— Спи, сладенький, тебе нужно набраться сил.
Да уж, кукукнутый тоже сказал насчёт «поспать» — неудивительно, что у меня после этого кошмары. Я глотнул из чашки, которую нойя прижимала к моим губам — что-то терпкое и кислое — и уснул заново, и снов больше не видел.
А когда очнулся во второй раз — Аманда, напевая что-то утреннее, раздвигала шторы в лекарской и постукивала окнами, впуская в комнату свежий воздух. Голове полегчало, только тело чувствовалось тяжёлым и неверным. Главное — язык поворачивался на заглядение.
— Если в Водной Бездони для меня определили эту форму посмертия — так и передайте Девятерым, что я не против.
Нойя отвернулась от окна — сменила один потрясающий вид на другой, не менее выразительный. Обогрела теплейшей улыбкой.
— Как славно, что ты очнулся, сладенький! Что это тебе вздумалось — угодить в мою лекарскую?
— Так ведь соскучился же — мочи нет, — она подошла и коснулась лба мягкой, пахнущей травами ладонью. — Вот и выбрал самый короткий путь. Да и вообще — это можно считать одним из моих особенно коварных способов привлечения женского внимания. Как только мне не дают покоя чьи-нибудь жгучие глаза — так и лезу ловить кинжальчики в живот! Нет лучшего способа сблизиться, чем если ты лежишь раненый, а кому-то приходится сидеть у твоего изголовья.
— До чего же это изобретательно, — пропела Аманда и сунула мне под руку что-то холодное. При попытке посмотреть — что там такое, меня начал лупить кашель — густой, из груди. Внутри опять резануло болью. — До чего же изобретательно, пряничный… И сколько раз ты пользовался этим способом? Получал кинжальные раны?
— С кинжалом
