Анатолий Агарков - Семь дней Создателя

Бразильцы были убедительны против французов, перечеркнув все надежды ещё в первом тайме. В послематчевом интервью грозились раскатать нас всухую в финале, а меня нейтрализовать. Но я боялся тренера — вот кто действительно может нейтрализовать. Доктор делал перевязку четырежды в день, и Билли к началу финального матча свёл почти всю синеву и царапины затянул. Но повязка оставалась, а тренер даже не спросил, смогу ли я играть. Ни меня, ни доктора. Однако фамилию внёс в заявочный список. И на том спасибо.

Игра пошла под диктовку латиноамериканцев. Мы оборонялись, оборонялись…. Время шло. На табло ноли.

Семидесятая минута матча. Заволновался стадион, побежали волны по трибунам. Неясный гул сформировался в многотысячный рёв:

— Гла-дыш! Гла-дыш! Гла-дыш!

Ребята с поля запоглядывали на скамейку запасных. Мы на главного, а тот безмолвствовал — неподвижная фигура у кромки поля, стоял он, дум великих полон.

Два тайма отыграли в ноль. Грядут два добавочных по двадцать минут. Ребят не пустили в раздевалку, тренера на поле. Две замены он сделал, одну держал — надеюсь, под меня.

Надежды рухнули в первом добавочном тайме — за восемь минут бразильцы умудрились вкатить нам две безответные плюхи. Всё, мандраж угас, осталась горечь поражения. Главный уволокся на своё место и не рыпался больше к полю. Судья дунул в инструмент, и ребята побрели меняться воротами. Неясный гул возник на трибунах.

— Смотри, смотри, — толкнул в локоть Дима Сычёв.

На электронном экране под табло светилось Дашино личико. Вот чёртовы папарацци, раскопали! Даша плакала — световая слеза катилась по её щеке. А ниже строка: "Милый, забей гол, спаси Россию".

Меня будто пружиной подкинуло со скамьи — помчался к главному:

— Смотри! Смотри! Видишь? Я иду на поле.

— Иди, сынок.

Выходя, поцеловал оптимизатор на запястье — пособляй, Билли.

И началась заруба. Бразильцы подустали, конечно, крепко. Первый гол я так и забил, обогнав защитника. Мы стартовали одновременно к мячу, который катился к угловому флагу — я от средней линии, он от вратарской. Двойная фора, но я обогнал его, обыграл, втиснулся в штрафную. Уложил на газон ещё двоих. Впрочем, сами легли, бросившись под ноги — удержать меня уже не было сил. И мяч вколотил так, что воротчик проводил его безнадёжным взглядом.

Второй Аршавин забил с пенальти, когда с меня трусы пытались стянуть и майку порвали, завалив на пяточке — такая борьба после двух часов отчаянной битвы титанов.

Трибуны встали и уже не опускали седалищ в кресла, требуя по-русски:

— Шай-бу! Шай-бу! Шай-бу!

И я сделал это. Я забил бразильцам третий, победный гол. Виват, Россия!

Лежал на газоне и смотрел на воротчика. Он лежал на газоне и смотрел на меня. Мяч за его спиной катился к последней черте, и некому было преградить ему дорогу. Я лежал на газоне и смотрел на вратаря бразильцев. Кажется, он улыбнулся. Настоящий футболист ценит красоту игры. Да, они проиграли, но достойному сопернику.

Игра закончена. Шёл к кромке поля и прихрамывал. Откуда боль? Ах да, у меня бинт на бедре.

— Твои проказы, Билли?

— Так героичнее смотришься.

Оттеснив папарацци, на тартане подошли ко мне двое. В тёмных очках, в тёмных костюмчиках. Спецлюди, то есть, люди из спецслужб — не иначе. Мобилу в руки сунули.

— С вами хотят говорить из Москвы.

Начинается. Высочайшее поздравление?

— Алё.

Из далёкого далека Дашин голос.

— Здравствуй, Лёша. Поздравляю. Ты вернёшься? Мы с мамой ждём.

Рука с трубкой задрожала, взор затуманился.

— Билли!

— Плач, Создатель, плач — Настеньке родиться.

И я плакал в объективы папарацци. Таким и запомнился этому миру.

За что не люблю ментов? За умственную ограниченность. Специфика работы, скажите, не по правилам игра, и всё такое прочее. Но ведь не все ж вокруг преступники. Я вот лично ни одного не знаю, чтоб на свободе разгуливал. А этим везде мерещатся, куда не глянут.

Шёл на электричку, арбуз дорогой прикупил. Ну, скажите, похож был на преступника?

Тупорылый сержант откуда-то взялся:

— Ваши документы.

А где хранить паспорт человеку в шортах, тенниске и бейсболке? Сам не видит, что в руке у меня сетка, а не барсетка?

— Нету, — говорю, — документов, дома остались.

— Придётся задержаться, — и в говорилку свою. — Пятый, пятый, я шестой — машину на привокзальную площадь.

— Вообще-то я на электричку спешу.

— На следующей уедешь, если отпустим.

— А в чём собственно дело? У вас ориентировка на мой фейс? Покажите.

— Грамотный? Скажем, парень, ты мне просто не понравился.

— Так ведь и я к тебе, сержант, любви ни грамма не испытываю. Может, разойдёмся?

— Пойдёшь, когда разрешу.

— Слушай, сержант, ты в каких войсках в армии служил? Наверное, во внутренних? Поближе к желудку или прямой кишке?

Ну, не сдержался — морда тупая, а гонору….

— Хамишь, сучара?

Он пнул арбуз в сетке — легонько, носком форменного ботинка — а тот возьми и лопни. У меня ажна щёки побелели от расстройства. Сквозь зубы ему:

— В рог давно не получал?

Он ударил меня дубинкой. Быстро выхватил из-за спины и обрушил на голову. Да только не для того она у меня на плечах, чтобы всякий недоумок, пусть даже из милиции, бил по ней, когда ему вздумается. Увернулся и ткнул блюстителя под дых ладонью. Он на колени брякнулся, рот раскрыл, глазёнки выпучил. Что, голубчик, забыл вздохнуть? А арбузу, каково от твоего ботинка? Размахнулся сеткой и по бестолковке — получай, сержант, награду. Он меня резиновой дубинкой хотел, а я его спелой ягодой.

Упал сержант — фейс в арбузном соке.

— Убили! — пронёсся крик по площади.

— Вот он, вот! — мужик какой-то ко мне несётся и пальцем тычет. — Держите!

А я и не думал бежать — на, держи, смелый такой.

Мужик мимо с пальцем наперевес.

УАЗик ментовский выруливает. Сейчас сержанта подберут, очевидцев со свидетелями допросят и меня ловить начнут. Как раз времени до электрички дойти.

Не побегу, ни за что не побегу — иду, сам себя убеждаю. Даже не оглядываюсь.

— Эй, паренёк, — до сердечной боли знакомый голос окликнул из серебристой Ауди, стекло тонированное опустилось, и ручка помахала. — Садись, подвезу.

Ну, как не сесть, ручка-то женская, по всему видать — прелестная. Сел. Менты на площади сгрудились, сержанта очухивают. А мне и дела нет — интрига нервы щекочет.

— Кто вы? Почему голос ваш знаком?

— Только голос? — изящным жестом незнакомка сняла солнцезащитные очки.

Бог мой! Мирабель!

Но какова. Белые брючки и туфельки белые. Шляпка широкополая, с белоснежным страусиным пером — у миледи должна быть такая. Но вот чего не было у шпионки французского кардинала — белой блузки, едва-едва стягиваемой бриллиантовой застёжкой под высокой грудью. Помнится, у моей возлюбленной размера на два поменьше была.