Владимир Холкин - Авгур

Мурена корчилась в потоке огня, и вокруг распространялись волны нестерпимого жара. Андрей почувствовал, что сознание меркнет, и все исчезло в ослепительной вспышке.

Когда он пришел в себя, то понял, что стоит на коленях, опираясь руками на зернистый асфальт. Было неестественно тихо, гром прекратился, и молнии не сверкали. Андрей поднялся на ноги и отряхнул брюки. Люди задвигались, удивленно озираясь вокруг. Кто-то спросил: «Все, что ли?» Рядом облегченно вздохнули. Анька обернулась к Андрею и неуверенно улыбнулась. Он хотел сказать ей что-нибудь ободряющее, но взгляд упал на стоящую рядом старосту Галю, и фраза застряла в горле.

У Гали было что-то неладно с левой рукой. Сначала Андрей подумал, что между запястьем и локтем у девушки вздулись вены. Потом он понял, что это, скорее, напоминает татуировку, которая, разрастаясь, густо оплетает предплечье. Узор усложнялся с каждой секундой, тонкие линии удлинялись и пересекались друг с другом.

Галя взвизгнула и начала скрести руку, словно пытаясь стряхнуть налипшую паутину. Но узор не исчез — теперь он даже слегка светился. Цвет был песочно-желтый, с легким зеленоватым оттенком.

В дальнем углу площадки завизжал еще кто-то, и Андрей, завертев головой, увидел, что «татуировка» проступает у всех. У Аньки она оказалась лиловой с красным отливом. Руслан закатал рукав, обнажив ярко-синюю «паутину». У Ксюхи узор имел насыщенно-алый цвет с оранжевыми вкраплениями. Она хмурилась, но разглядывала руку без страха, и лицо ее казалось новым и незнакомым.

Андрей сообразил, что у него тоже зудит предплечье. Он торопливо задрал рукав и уставился на сложный узор, от которого зарябило в глазах — множество разноцветных блестящих нитей, переплетенных случайным образом. И, словно этого было мало, линии постоянно изменяли оттенки. Только иногда вся эта какофония прекращалась, «татуировка» на пару секунд бледнела и начинала отливать серебром — как будто руку обмотали елочным «дождиком».

Андрей заметил, что многие взрослые, столпившиеся у края площадки, уставились на него с испугом. И кто-то сказал негромко, но очень внятно:

— Мерцающий…

А потом на школьный двор обрушился ливень.

ГЛАВА 4

Сон был вязкий, липкий, навязчивый. Мерзкая топь, трясина, жирная хлябь. Андрей пытался проснуться, но каждый раз его затягивало все глубже. Кошмары поднимались из памяти как вонючие пузыри. Он снова стоял на школьном дворе один на один с муреной, и безумный глаз таращился на него, пульсируя оранжевым светом. Потом руку сдавливал раскаленный браслет, и железный коготь царапал кожу. Боль поднималась от запястья к плечу, и Андрей начинал кричать, но звук терялся в удушливой темноте. Ксюха смотрела на него без улыбки, с гримасой брезгливого отвращения, как смотрят на огромное насекомое, которое выползло из травы на асфальт. А под конец Андрею приснился Вадик Фоменко. Тот сидел на лавочке в раздевалке, низко опустив голову и держа в руке пустую водочную бутылку. Андрей хотел окликнуть сидящего, но понял, что начисто забыл его имя. Бутылка упала и покатилась, и тогда человек на лавочке медленно поднял взгляд. Черты его лица заострились, скулы проступали все резче, глаза потускнели, проваливаясь в глазницы, кожа пожелтела, словно пергамент, и начала осыпаться. Андрей ощутил отчетливый запах тления и понял что человек напротив давно и безоговорочно мертв. Мумия, которая высохла много веков назад, но до сих пор зачем-то притворялась живой…

Андрей закричал, и этот крик, наконец, позволил ему проснуться. Он резко сел на кровати и сразу ощутил тошноту. Вкус во рту был такой, словно он наглотался болотной жижи. За окном неярко светило солнце — судя по всему, дело клонилось к вечеру. То есть, он, выходит, проспал весь день. Андрей опять прилег на мокрую от пота подушку, вспоминая свои кошмары. Привидится же такое! Ну, еще бы — после вчерашнего…

Андрей вздрогнул, быстро посмотрел на левую руку, и сердце пропустило удар. «Татуировка» была на месте — тускло-серебряное плетение, внутри которого иногда мерцали цветные искры. Твою ж мать! Значит, все-таки не приснилось…

Он попытался вспомнить, чем закончилась ночь. Всплывали разрозненные фрагменты, словно вырезанные из фильма. Черно-белые кадры, подсвеченные вспышками молний. Перекошенные лица, резкие тени. Криков не слышно — все заглушает гром. Островский каменно улыбается над площадкой. Рядом кого-то тошнит на клумбу. Андрей ощущает жгучую боль в предплечье, а в груди возникает горячий ком. Дышать становится трудно. Андрей еще подумал тогда, что алкоголем их накачали намеренно, в качестве своеобразной анестезии…

Ливень, сплошная стена воды и отблески на мокром асфальте. Выпускников ведут со двора, поддерживая и подталкивая в правильном направлении. Андрей уже почти ничего не соображает, но все же успевает заметить, что взрослые тоже имеют «татуировки». Цвета у всех разные. Но размышлять об этом — сил уже не осталось. Спасибо, что до дому добрался…

Сейчас, вроде, ничего не болело — осталось только похмелье. Стараясь не делать резких движений, Андрей спустил босые ноги на пол. Переждав головокружение, кое-как добрался до кухни. Вытащил из холодильника бутылку нарзана и, захлебываясь, выдул почти две трети. В носу защипало, из глаз едва не брызнули слезы, но голова слегка прояснилась. Андрей присел и оперся потной спиной о стену (в этом месте на обоях за много лет образовалось пятно). Он устало перевел дух и посмотрел на левую руку. Предплечье продолжало мерцать.

Так, подумал он, и кто бы мне объяснил, что это за хреновина?

Под его взглядом искры замелькали быстрее. Он ощутил покалывание, а волоски на коже встопорщились, как будто Андрея слегка долбануло током. Узор гипнотизировал, как волшебный калейдоскоп. Разум лихорадочно подыскивал образы. Сейчас Андрею казалось, что перед его глазами мечется стая разноцветных рыбешек. Их много, очень много, целое облако — а где-то на заднем плане проступают очертания затонувшего корабля с толстыми высокими мачтами. Или, может быть, это башни древнего города, который погрузился на дно морское.

И едва Андрей подумал об этом, восприятие слегка изменилось.

Теперь было ощущение, что он стоит на городской площади в окружении небоскребов, а с неба сыплется конфетти — как бывает на Таймс-Сквер в разгар новогодней ночи. Чешуйки переливаются всеми цветами радуги, поток невероятно густой, словно мэрия решила за полминуты истратить двадцатилетний запас. Сквозь конфетти просвечивает экран, на котором идет обратный отсчет. До нового года остаются секунды. Огромные цифры зажигаются, сменяя друг друга. Пять, четыре, три, два, один… В самый последний миг Андрей почти понимает, зачем он здесь оказался, и хочет заорать во весь голос, чтобы остановить отсчет, но времени больше нет. Ноль! Горящий овал появляется на табло; он сразу обретает объем, превращаясь в зияющую воронку, и Андрей летит в бездонную черноту…