Валерий Евтушенко - Юность атамана

— Костер, что ли кто в лесу развел? — неуверенно произнес Иван.

Верныдуб с сомнение покачал головой:

— На костер непохоже что-то.

Они пришпорили коней и ускорили движение, стремясь поскорее выйти на открытое пространство.

Наконец извилистая лесная дорога закончилась и, выехав на открытое пространство казаки не только почувствовали запах гари, но и увидели впереди облако дыма, затянувшее горизонт.

— Пан сотник, — подъехал к Ивану один из казаков, хорошо знавший эти места, — Лисянка горит!

Серко сдавил острогами бока своего жеребца и почти с места бросил коня в карьер. Казаки последовали за ним.

Расставшись с Конецпольским, Самуил Лащ не стал терять времени и, возвратившись к себе, отдал распоряжение своему помощнику Янушу Чаплинскому отобрать пять сотен жолнеров для предстоящей карательной экспедиции.

— Отбери проверенных людей, — наказал он Чаплинскому, — в серьезные сражения нам вступать не придется, так местное быдло канчуками немного погоняем.

Чаплинский подобострастно поклонился и бросился выполнять распоряжение коронного стражника. Его намек он понял правильно, поэтому для предстоящего похода отобрал самое отребье, которого у Лаща было немало. Многие из этой застянковой шляхты издавна промышляли разбоем, нападая на поместья более зажиточных соседей. Немало было и таких, над кем тяготели судебные приговоры и, поэтому они прибились к коронному стражнику, найдя у него защиту от закона. Да и сам Чаплинский знатностью рода похвастать не мог, он был выходец из такой же мелкопоместной шляхты, которая мало чем отличалась от простолюдин. Его отец вскоре после брестской унии, опасаясь, что поляки станут считать его схизматом, сменил вероисповедание и фамилию. Вот и сын из Данилы Чаплина, коренного русина, стал Янушем Чаплинским. Несмотря на то, что ему в это время было чуть больше тридцати лет, он уже являлся обладателем заметного живота и одутловатого лица, на котором отпечатались следы многочисленных пороков. Но зато он отличался исполнительностью, беспринципностью и угодливостью, почему, собственно, Лащ и приблизил его к себе, доверяя выполнение особо щекотливых поручений.

Не прошло и двух часов, как отряд Лаща, численностью в полтысячи всадников уже двигался в направлении Лисянки.

В версте от местечка коронный стражник выслал вперед полсотни разведчиков. Опытный воин, он не хотел рисковать даже, когда ему предстояло вступить в схватку с обычными селянами. Стоя на невысоком холме, с которого Лисянка открывалась его взору, как на ладони, он, однако, не заметил там какого-то движения. Вообще складывалось впечатление, что местечко обезлюдело. Разведчики, высланные вперед, уже скрылись за частоколом, окружавшим его, но ни стрельбы, ни криков оттуда слышно не было. Лащу надоело стоять без движение и он приказал двигаться дальше. В этот время на дороге, ведущей из местечка, показался всадник, летящий во весь опор. Поравнявшись с коронным стражником, он осадил коня и доложил, что в Лисянке взрослого населения нет.

— Вчера еще все мужики, человек двести, вооружившись, чем попало ушли к запорожцам, — сказал он, — тут остались бабы, старики и дети.

— Вот лайдаки, — витиевато выругался Лащ, — гоняйся теперь за ними, да и то дидька лысого догонишь, а то еще и на казацкие отряды нарвешься. Ладно, разберемся пока что с теми, кто остался.

Но, когда поляки вступили в местечко, Лащ понял, что его люди, отправленные в разведку, уже разбираются с местными жителями. Отовсюду доносились женские крики и визг, кое-где загорелись сараи и огонь уже перекинулся на другие постройки. Остальные жолнеры также присоединились к своим товарищам, начался настоящий грабеж и повсеместное насилие. Жолнеры врывались в хаты и хозяйственные пристройки, искали все, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Отовсюду доносились истошные крики насилуемых девушек и женщин, кое-кто из стариков, пытавшихся за них вступиться, был просто зарублен В погребах зажиточных мещан нашлись и запасы горилкы, некоторые из жолнеров уже находились в подпитии. Женщины и дети разбегались во все стороны, пытаясь укрыться в ближайшем лесу, но убежать удавалось мало кому.

Наблюдая за бесчинствами, творимыми его подчиненными, Лащ оставался совершенно спокоен. За свою жизнь он не одну сотню раз участвовал в подобных набегах на поместья соседей, поэтому все происходящее его мало трогало, и сострадания ни к кому он не испытывал. Однако, и оставаться здесь, в охваченной огнем Лисянке, он смысла тоже не видел, поэтому дал приказ двигаться вперед, рассчитывая остановиться на ночлег верстах в десяти отсюда. Всех своих людей он собрать не сумел, да и не видел в этом необходимости — никуда не денутся, присоединятся к основным силам позже.

Вскоре несколько поредевший отряд коронного стражника, пополнив запасы продовольствия, углубился в лес, двигаясь в направлении Киева, но примерно сотня его волонтеров продолжала оставаться в Лисянке: кто в поисках еще где-то прятавшихся женщин, кто продолжал заниматься грабежом, обшаривая пустые хаты, а, кто уже просто мертвецки пьяный спал где-нибудь в тенечке под развесистой вишней. О том, чтобы после ухода коронного стражника организовать хоть какое-то боевое охранение, никто из тех, кто оставался в Лисянке, даже и не подумал. За свою беспечность поляки уже спустя час были жестоко наказаны, когда ворвавшиеся в Лисянку казаки Серко, пылая праведной местью за творимые ими бесчинства, стали их отлавливать и беспощадно вырезать. Лишь несколько поляков Верныдуб оставил в живых, приведя их на допрос к сотнику.

Иван отдал распоряжение пытать пленных раскаленным железом и уже спустя десять минут получил все необходимые ему сведения о том, кто напал на Лисянку, о численности отряда Лаща и задании, которое ему было поручено Конецпольским. Успевшие спрятаться и уцелевшие жители Лисянки постепенно стали собираться на центральной площади. Слыша отовсюду плач, рыдания женщин и детей, Иван чувствовал, как безудержный гнев охватывает все его естество. Вид трупов и крови для него был не в диковинку, но прежде все это происходило в бою. Даже в Кафе, где пострадало мирное население, запорожцам и освобожденным ими пленникам было за что мстить своим угнетателям. Но здесь все было иначе. Жолнеры коронного стражника просто вырезали ни в чем не повинных женщин, детей и стариков, творили бесчинства и насилия не в отношении врагов, а над подданными Речи Посполитой, такими же, как и они сами.

Если раньше, слыша рассказы о творящемся повсюду панском произволе, Серко воспринимал их абстрактно, то теперь, видя потоки крови, тела мертвых детей и изнасилованных женщин, дымящиеся пожарища, слыша отовсюду плач и стенания, юная и не успевшая еще очерстветь душа его отвратилась от поляков.