Дмитрий Скирюк - Руны судьбы

Фриц опустил свой нож, вдохнул поглубже и позвал тихонько:

— Гюнтер... эй, Гюнтер...

Тот завертел головой, увидел что-то в темноте, приблизился. Глаза его удивлённо расширились.

— Фриц? Что ли, ты? Ты что здесь делаешь? Ах, да... — он понимающе кивнул.

Фриц осторожно выглянул наружу.

— Ты один?

— Конечно, что за странные вопросы! — Гюнтер подобрался ближе и присел на корточки. — Я не беру учеников, ты же знаешь. — Он поглядел на одеяло, на перепачканную, всю в крови рубаху мальчика и недовольно покачал головой. — И все это время ты, значит, сидел здесь?

— Ну, да. Слушай, Гюнтер... — паренёк смутился на мгновение, но вскоре пересилил себя. — У тебя с собой есть что-нибудь поесть?

— А? А, да, конечно, — тот сбросил с плеч свой инструмент и зашарил по карманам. — Вот, держи.

Мальчишка жадно вгрызся в длинный бутерброд с селёдкой.

— И давно ты здесь вот так... сидишь?

— Пять дней, — с набитым ртом признался Фриц. — Я прятался. Я... Мама... Ну ты знаешь, да? Я думал, что меня будут искать. — Он поднял взгляд и перестал жевать. В глазах его проглянула надежда. — А... разве нет? Уже перестали?

— Нет, почему же. Ищут. — Гюнтер подтащил к себе сумку и принялся копаться в ней, выкладывая на пол чердака какие-то верёвки, шпатели и щёточки. — Это ты, конечно, здорово придумал — спрятаться на чердаке. Вот только, знаешь ли, чердаки они тоже обыскивают. Догадались.

Кусок застрял у Фрица в горле. Трубочист участливо похлопал его по спине и снова занялся своими инструментами.

— Ты... Тебя тоже послали искать меня? — спросил Фриц, когда прокашлялся.

— Не, я трубу пришёл чинить, — рассеянно ответил тот. — Тут дымоход сифонит, вот меня и попросили посмотреть... А ты, я погляжу, тот ещё хитрец. Надо же: забрался не куда попало — к бургомистру на чердак!

— Куда?! — Фриц снова чуть не поперхнулся.

— А то ты будто бы не знал? — он посмотрел на мальчика и посерьёзнел. — Э-ээ... Или вправду — не знал?

— Нет. Гюнтер...

— Что?

— Ты ведь меня не выдашь им? Не выдашь? А?

Трубочист сосредоточенно замешивал лопаточкой цемент.

— А если я скажу, что не выдам, ты поверишь? — сказал он наконец.

— Я? — опешил Фриц. — Не знаю...

Он опустил недоеденный ломоть и долго молчал, глядя, как трубочист перебирает запасные кирпичи, обкалывает их до нужного размера и латает дырку в дымоходе. То и дело Гюнтер отступал назад и, наклонивши голову, рассматривал со стороны свою работу. Что-то подсказывало Фрицу, что он может трубочисту доверять. Гюнтер никогда не делал ему зла, да и сейчас не собирался, если только не играл в притворство. Фриц мог быть уверенным, что тот не проболтается о нём даже по пьяной лавочке — Гюнтер вообще не пил ни пива, ни вина. «С моей работой пару кружек опрокинешь, а потом того гляди и сам с крыши опрокинешься», — отшучивался он на все предложенья выпить. Гюнтер знал, что говорил — он многие часы оставался один на один с высотой, крутыми черепитчатыми крышами и дымоходами самых причудливых конструкций, и предпочитал работать в одиночку, используя для страховки только прочную верёвку. Фриц набрался смелости и наконец решился.

— Гюнтер, ты хоть что-нибудь о маме знаешь?

Тот не ответил.

— Гюнтер... что мне делать?

— Уходить отсюда, — бросил тот, не оборачиваясь.

— Уходить? — непонимающе переспросил малец. — Куда?

— Не знаю.

Воцарилась тишина. Отрывисто и мерно шаркал мастерок. Кирпич ложился к кирпичу. И также вот размеренно, отчасти даже — неохотно Гюнтер вдруг начал рассказывать. Начало Фриц пропустил мимо ушей; мысли его были заняты совсем другим; затем повествование приняло такой необычайный поворот, что Фриц невольно заинтересовался и придвинулся поближе. Даже про кинжал забыл — тот так и остался лежать на скомканном одеяле у трубы.

— ...Потом мне Яцек говорил, что эти крысы разбежались, кто куда. Кто в речке утонул, кто в лес побег, кто в город возвратился. Детей тоже обратно в город отвели. Накостыляли всем — слов нет, по первое число. Да ты, поди, уже не помнишь, слишком малый был. А парень тот так и ушел один. Куда — никто не знает.

Гюнтер отступил, вновь смерил взглядом дело рук своих, и удовлетворённо кивнул — труба была как новенькая, даже лучше. Фриц сидел, едва дыша и ожидая продолжения рассказа. Трубочист, однако, не торопился, а сперва сложил свой инструмент и вытер руки, а потом ещё с минуту что-то молча вспоминал, попутно вычищая из-под ногтей твердеющий цемент.

Затем достал из сумки трубку, медленно её набил, затеплил огонёк и некоторое время так дымил, вытягивая дым в седые кольца.

— Вас трое было, — наконец сказал он. — Ты, ещё один пацан и маленькая девочка чуть-чуть постарше вас; она потом уехала, родители решили увезти её от греха подальше. Где тот, второй, я тоже не знаю. Вот вы втроём и баловали, пока тот парень вас не осадил. Когда на Яцека решили надавить, чтоб он принял послушничество... ну, чтоб он стал одним из них, он отказался и решил уйти. А перед уходом попросил меня... ну, присматривать за вами, что ли. Чтоб вы не наделали чего. Боялся он за вас, как будто чувствовал неладное. А может, знал чего. И видишь, обернулось чем...

— Зачем ты мне всё это говоришь? — спросил Фриц.

— Я не священник, Фриц, — задумчиво проговорил на это трубочист. — И что там говорят попы, не очень понимаю. А только знаю, что если у человека есть какой-нибудь талант, то грех его губить, а не использовать для дел. Тот парень... чёрт, не помню, как его звали... Ну, так он был мастер в своём деле. Яцек мне рассказывал, как они крыс из города повывели, как он потом ещё людей лечил. Да что там говорить: я сам видел, как у них в горшке там без огня вода кипела!

— Но мне-то что с того? — вскричал Фриц.

— Тише, не ори, — поморщился Гюнтер. — Уже заканчиваю. Так вот, примерно года с два тому назад я видел его снова.

— Яцека?

— Нет, не Яцека. Того, второго. Рыжего.

— Где? Здесь?

— Да, здесь. Ты помнишь, как раз тогда случился год отравленного хлеба?

Фриц похолодел. Конечно, помнить-то он помнил, только вот старался пореже эти воспоминания тревожить. Толком так потом и не узнали, откуда же той осенью проникла в город эта странная зараза: люди вдруг начинали бредить, как бы спали наяву, страдали от видений целыми кварталами... Тела у них сводило судорогами, потом у них бывало, что чернели и отваливались пальцы, руки, ноги... У беременных женщин участились выкидыши... Ужас шествовал по городу, никто не знал, как от этого спастись. Заказанные всем святым молебны не смогли помочь. Часть города скосило подчистую, как косой, другую не затронуло совсем, а в третьей кто-то заболел, а кто-то — нет. Потом вдруг всё закончилось так же внезапно, как и началось. Семейство Макса Брюннера болезнь каким-то чудом миновала. После говорили, будто бы причиною была отравленная мука, но в это, дело ясное, немного кто поверил.