Антон Орлов - Пепел Марнейи

– Да ты уверена, что его убили?

– Обавий сам же сказал, что его надо убить, и после куда-то увез… С веревкой на шее, а шейка то-о-оненька-а-ая…

– Сказать – еще не значит сделать. Обавий был дельцом, а судя по тому, сколько времени ушло на поездку, прошвырнулись они до города и обратно. Есть вероятность, что твоего Кевриса продали. Мне надо выспаться, а завтра я доберусь до Перлов и побеседую с Пейчохтом.

– Ты думаешь, Кеви живой? – прошептала Лиузама.

– Возможно. Прежде всего надо выяснить, куда его дели десять лет назад. Если бы ты рассказала раньше, я бы допросил их, перед тем как прирезать. Почему ты до сих пор молчала?

– Потому что дура, – кротко вздохнула Лиум, вытирая слезы.

Ее глаза казались огромными и смотрели на Гаяна с такой надеждой, что ему стало страшновато и захотелось очутиться подальше отсюда. Чего уж там, не умел он оправдывать ожидания, еще тринадцать лет назад в этом убедился.

Два дня спустя, на закате, он вернулся к шалашу усталый, но удовлетворенный, уселся на охапку высушенных водорослей и сообщил:

– Пейчохт утверждает, что Кеви продали кому-то в порту. Клах тогда сказал, что вырученных денег в аккурат хватило на лечение, поэтому он проявит добросердечие и не станет требовать с Пейчохта откупа за полученное в его доме увечье. Судя по всему, это самое увечье было ерундовой царапиной, однако он повсюду растрепал о ране на животе. Заметь, пресловутая рана не помешала ему назавтра после происшествия с ветерком прокатиться на телеге через пол-острова, но верхнеперловцы из уважения к своему старосте не усмотрели тут никакой неувязки. Ясно, им же хотелось чувствовать себя правыми, а версия насчет раны на брюхе у Клаха делала их пострадавшей стороной: приютили чужаков, и те вон как отплатили за добро.

– Ты убил Пейчохта?

– Пока нет. В этот раз он откупился. Отдал мне вот это, посмотри.

Гаян вытащил из кармана замшевый мешочек, распустил завязки, вытряхнул на ладонь два вырезанных из дерева амулета на плетеных шнурках.

– Это же наши! – ахнула Лиум. – Мой и Кевриса… У травяного народа есть обычай: когда рождается ребенок, шаман делает амулет, для каждого свой. Видишь, на моем бутон? По-нашему называется лиузама, это плавающая речная кувшинка, ее носит туда-сюда, и она повсюду нездешняя гостья. Угадал шаман с моим именем, правда же? Мама говорила, он три раза ворожил, не хотел давать несчастливое имя, но всяко выходило одно и то же. А когда к нему братика принесли, сразу сказал: «Это родился Кеврис!» У нас у всех травяные, древесные да цветочные имена, а кеврис – то же самое, что кошкина травка. Ты, наверное, знаешь, из нее плетут обереги, потому что она любую беду отведет, и готовят лечебные отвары, но братика имя не уберегло, все равно его не пожалели…

– Мы его найдем, – опасаясь, что она опять начнет причитать, перебил Гаян. – Если он жив, обязательно найдем. Этот амулет он носил на шее, так?

Лиум затрясла головой, подтверждая, со всхлипом выдавила:

– До самого того дня, когда он на Клаха с ножом бросился. Видать, амулет забрали перед тем, как свезти его на продажу. С веревкой на шее, как скотину, а не человеческого ребенка… Ну, недолго им жить на этом свете!

– Лиум, надо решить, что мы делаем в первую очередь: доканываем деревню или разыскиваем Кеви?

Громко и протяжно всхлипнув, она сказала сдавленным голосом:

– Сначала – братика. Ох, как он жил без меня все эти годы, пока я подневольно гостила на дне морском… Небось хлебнул горя, он же маленький, слабенький… Шестилетний…

– По-твоему, он так и остался шестилетним? Ему сейчас шестнадцать.

– И то правда, только мне не верится, что он уже не такой, каким я его помню, – бесхитростно согласилась Лиум. – Как будем искать?

– Для начала поедем в город, к гадателю, который по амулету определит, жив ли Кеврис, в какой стороне находится и светит ли нам его найти. Там есть один гадатель из настоящих. Древний старик, почти никого не принимает, но ты ведь можешь хорошо заплатить.

Свой амулет Лиузама надела на шею, второй убрала в замшевый мешочек и спрятала в застегивающийся на пуговицу внутренний карман безрукавки из темно-розового атласа, которую носила поверх платья.

Новой истерики не будет. Отвернувшись к морю, Гаян устало ухмыльнулся: хоть и вымотался до изнеможения, дело того стоило.

В город отправились спозаранку. Нанятая в Мизе повозка с плетеным кузовом катила, дребезжа, мимо усыпанного цветами кустарника, оранжевых холмов, сверкающих в отдалении осколков моря, вырубленных из красноватого камня зверовидных идолов, которые стояли на Ивархо с незапамятных времен. Порой это пестроцветье сменяла сизая пелена чахлунды – на плодородных землях, где раньше были рисовые, чайные или банановые плантации. Возница, лениво погонявший мула, сидел на грубо сколоченных козлах на расстоянии вытянутой руки, поэтому Гаян и Лиум за все путешествие перекинулись едва ли десятком слов.

Лишь бы оказалось, что братик Кеви жив, что его, паршивца, увезли на материк… Тогда Гаян очень скоро отсюда выберется. Иначе – дальнейшее прозябание в этом голодном солнечном раю, война с Верхними Перлами до победного конца, в перспективе нож под ребра или арбалетный болт в глаз.

Дважды на них нападали разбойники, но Лиум достаточно было выглянуть из повозки и пригрозить, что она позовет свои выводки, чтобы этих доходяг как ветром сдуло. По острову уже расползлись слухи о том, что на берег вышла Морская Госпожа.

– Худющие какие, – с сочувствием заметила Лиузама после второго инцидента. – А попросили бы по-людски, я бы им, бедняжкам, денег дала.

Трактир «Золотой финик» на окраине города – заведение более-менее чистое, с недавно побеленными стенами и комнатами внаем на втором этаже. Неподалеку жили родственники возницы, вот он и завернул сюда с согласия пассажиров.

Гаян с Лиузамой устроились у окна. В ожидании обеда можно было любоваться глинобитными хибарами, коричневой, словно из черепашьих панцирей, мостовой, сиреневыми, розовыми и красными в блестках юбками на бельевой веревке возле борделя напротив. И в придачу – вздымающейся над приплюснутыми крышами причудливой сонной хороминой, сплошь зеркальной, которая с месяц назад вылезла посреди пустыря, разворотив сухой суглинок.

Она сверкала, будто громадная синеватая драгоценность, и, по словам трактирщика, кишмя кишела железной нежитью, но эта пакость, как известно, наружу не выползает, а внутрь сунется только дурак или отпетый домопроходец, которому хорошо заплатили за риск. Издали на это переливающееся нездешнее чудо смотреть даже приятно… До того приятно, что Гаян не сразу отследил появление в зале знакомой физиономии. Заметив, ругнул себя последними словами: убийца, называется, рыцарь плаща и кинжала! Стыдобище, да и только.