Вадим Панов - Паутина противостояния

– Скотина! – С чувством выругался Тео. И, разглядев за поясом орангутана свое имущество, потребовал: – Отдай!

Однако челообразный лишь скорчил гримасу и выдал очередную порцию дыма.

Главная гостиная была обставлена куда уютнее личных комнат и безликих кабинетов базы. Огромная зала – не менее трехсот квадратных ярдов – поднималась вверх на тридцать футов. По периметру, на высоте примерно пятнадцати футов, она была опоясана металлической галереей, на которую выходили коридоры базы. Бетонный пол покрывали толстые ковры. Кожаные кресла и диваны, журнальные столики, здоровенный плазменный экран, несколько полок с дисками, бар, бильярдный стол, камин… Гостиная была излюбленным местом проведения досуга, однако сейчас, в разгар дня, в ней болтались только два масана. И обезьяна.

– Тварь!

Еще одна гримаса.

– Отдай бумажник!

Орангутан, пристроившийся на здоровенной бронзовой люстре, запрокинул голову, по всей видимости, изображая сатанинский хохот.

У Луминара от бешенства свело пальцы.

– А он хорошо двигается, – заметил Эрик. – Даже мы его не заметили.

И невозмутимо стряхнул с плеча сигаретный пепел.

Равнодушие Эрика было понятным: его бумажник покоился в кармане. А вот разъяренному Луминару было не до наблюдений.

– Отдай кошелек, сволочь!

Ощерившийся масан присел и резко выпрыгнул вверх, но недотянул до люстры футов пять.

– Убью!

Робене тонко улыбнулся, но промолчал.

Обезьяна же для начала метнула в разъяренного Тео окурок, а затем принялась с деловым видом потрошить бумажник.

– Черт! Эрик!

– Что я могу?

– Дай нож!

Робене никогда не расставался с кривым, как скрюченный радикулитом кинжал, керамбитом – сказывались комплексы, приобретенные во время босяцкого детства в Гонконге.

– Ты собираешься его метать?

– Да!

Глупо. Метнуть керамбит невозможно, разве что запустить им. Однако Луминару было все равно.

– Дай!

– Это же любимец Ярги, – проворчал Эрик, не делая ни малейшей попытки потянуться за оружием. – В колесо захотел?

– Проклятье!!

На пол посыпались банкноты.

И магией крови не воспользуешься – Ярга категорически запрещал колдовать на территории базы.

– Черт! – Тео запустил в обезьяну чашкой, но ловкий зверь без труда увернулся от снаряда. – Я до тебя доберусь!

Следующая гримаса продемонстрировала всю глубину недоверия орангутана к обещанию масана.

– Сволочь!

Зверь вновь изобразил смех, затем раскачал люстру, перепрыгнул на галерею и смылся в коридор.

– Ты посмотри! – Тео с отвращением оглядел обслюнявленный, старательно искусанный бумажник, швырнул его в угол, сложил собранные с пола банкноты и сунул их в задний карман брюк. – Клянусь кишками Спящего, когда-нибудь я доберусь до скотины!

– Вряд ли успеешь первым.

Масанам уже рассказали, что почти все обитатели базы мечтали размозжить рыжей скотине череп.

– Постараюсь! – Тео плюхнулся в кресло. – На кой черт Ярге нужна эта тварь?

– Он говорит, что после Нави разумные шли по нисходящей, и этот зверек – прототип следующей доминирующей расы.

– Сам так сказал? – недоверчиво прищурился Тео.

– Да, – подтвердил Робене.

– Когда?

– Когда мы разговаривали.

– А-а… – Тео почесал в затылке. – Ты, кстати, так и не рассказал, о чем вы трепались?

– О жизни, – ровно ответил Эрик.

– О прошлом расспрашивал?

– Да.

– Понятно.

Старший Луминар замолчал.

Побоялся, что не сможет спрятать охватившие его сомнения, точнее – нехорошие предчувствия, что появились вчера, после возвращения Эрика с той беседы.

На первый взгляд Робене не изменился, вел себя по-прежнему, однако пару раз умолкал на полуслове, неподвижно уставившись на какой-нибудь предмет. На вопрос: «Какого черта?» усмехался и коротко отвечал: «Задумался, бывает». До сих пор не бывало. А сейчас… Тео знал, что выходка обезьяны не оставила бы Робене равнодушным: или заржал бы, как сумасшедший, или бросился бы на помощь. Сегодняшний Эрик предпочел остаться в стороне.

– Ярга обо мне и Бруно спрашивал?

– Ерунду всякую. Сказал, что важные подробности сам от вас узнает.

– Понятно.

«Не слишком ли часто я повторяю: «понятно»?»

Тео бросил быстрый взгляд на приятеля, однако тот переключил все внимание на вошедшего в гостиную голема, смотрел на куклу так, словно от ее действий зависело нечто важное.

«Да что, черт побери, происходит?!»

Тео тоже посмотрел на голема. Кукла как кукла. Широкая фигура, невыразительное лицо, на котором навеки застыло выражение тупого послушания, серая униформа – уборщик, мать его! Впрочем, у големов-стюардов физиономии не менее дебильные, все отличие – комбинезоны белые.

Уборщик уныло доковылял до разбитой Луминаром чашки и принялся аккуратно собирать с пола осколки.

– Ты слышал, как он вошел? – спросил Эрик.

Тео нахмурился:

– Нет.

– А еще мы не слышали орангутана. Даже не заметили, как он утащил твой бумажник.

– Хочешь сказать, что обезьяна тоже голем?

– Хочу сказать, что слуги Ярги необычайно сильны. Он великий колдун, и служить ему большая честь.

– А-а…

Больше всего на свете Тео хотелось выругаться, однако Луминар понимал, что вести себя следует осторожно – вокруг полно видеокамер, а потому поддержал приятеля:

– Когда-то я думал, что лучший в мире босс – Борис, теперь вижу, что нашему кардиналу далеко до Ярги.

Получилось вполне верноподданно.

Голем закончил уборку и направился к дверям. Эрик проводил его взглядом, и было в глазах Робене нечто такое, что роднило его с тупой куклой. Нечто неуловимо общее. Нечто, данное Яргой. И от этого «нечто», от тех предчувствий, что оно навевало, Тео хотелось выть.

«Бруно! Черт бы тебя побрал! Где же ты?!»

Выть хотелось и кое-кому еще.

От страха, горя, непонимания и тоски.

Но выть не по-волчьи, как матерому масану, а тонко, жалобно. Даже не выть – подвывать. Скулить хотелось, забиться в уголок, закрыть глаза и скулить.

– Вам нужны деньги? Вы не ошиблись: у меня есть деньги… – Молодая женщина всхлипнула, закусила губу, сглотнула, подавив рыдания, и дрожащим голосом продолжила: – Вам нужны деньги? Я дам столько, сколько скажете. Я отдам все! Если вам нужны деньги, я их дам. Пожалуйста…

Она сидела в кресле, ссутулившись и комкая руками край футболки. Голова опущена, короткие светлые волосы падают на лицо, скрывая его почти полностью, виден лишь подбородок, а на нем – дорожки слез. Соленые ручейки отчаяния.

– Я заплачу столько, сколько вы скажете, и буду молчать. Пожалуйста… я хочу жить.

Она выглядела жалко и говорила жалкие слова жалким голосом. Она излучала страх и безнадежность. Она сдалась, даже не обозначив сопротивление.