Из сказок, еще не рассказанных на ночь... - Мира Кузнецова
— Спасибо, дорогая!
— Но, милый, а второй подарок? Ты разве его не посмотришь? Примерь! Я закончила его только сегодня. Я так волнуюсь…
— Конечно, — мужчина небрежно потянул меня за рукав, встряхнул и надел. Часы тут же вцепились в мои нити, вытягивая петли.
— Черт! Так и знал, что он будет цепляться за часы, — буркнул под нос мой новый хозяин, и я, немедленно втягивая в себя свои мягко пушившиеся ворсинки, в то же мгновение его возненавидел.
— Неплохо, неплохо… Но зачем же было, дорогая, тратить столько времени на вещь, которую можно просто купить в любом магазине? И, к тому же — он какой-то колючий…
— Ко-лю-чий?..
Мы не подружились. Большую часть времени я лежал, аккуратно сложенный на полке в ее шкафу. Очень редко хозяин надевал меня, но и этой малости мне вполне хватало, чтобы я с каждым днем ненавидел его все больше.
Я злюсь, когда он меня берет в руки, и тогда самые жесткие мои волоски топорщатся дыбом. Поэтому, чаще всего я бываю снятым и отброшенным в сторону, как только мой владелец оказывается вне дома: в бильярдной ли, на рыбалке, или в чужой квартире… Почему я так непреклонен? Да потому, что каждый раз рядом с ним оказывается чужая, остро пахнущая приторным мускусом женщина с яркими пухлыми губами. Её руки ложатся на хозяйские плечи, её губы прижимаются к его губам. И в этих движениях нет любви, только нетерпение и азарт гончей…
Я его ненавидел — ведь глаза той, что создала меня из своей любви, тускнели с каждым днем. Не знаю, кто из нас поставил финальную точку: я или те алые, блестящие помадой губы. Но я поневоле впитал в себя вульгарность той, чужой, и когда однажды меня убирали в шкаф, месяцы обмана явно проступили на моем вороте. Я упал. Упал на пол. Потом рядом со мной звякнул замками чемодан и в его открытое брюхо полетели рубашки, брюки, костюмы того, кого я ненавидел.
А она плакала, прижимая меня к себе.
— Тебя не отдам. Ты ему никогда не был нужен, впрочем, как и я…
Руками её матери, я был снова упакован в целлофан, убран с глаз долой и забыт на долгое время. Сколько с той поры прошло — месяцы, годы? — я не знаю. Время для меня перестало течь, а я словно попал в «никуда» и уже даже не слышал её голоса.
Наступила пустота ненужности: иногда мне отчаянно хотелось, чтобы меня выбросили, и пусть бы я сгнил, валяясь на свалке — но все же я находил в себе силы прогнать отчаянье, в надежде, что однажды все-таки понадоблюсь ей… Понадоблюсь ей!
…Из забытья меня вырвал хруст целлофана. Он с громким треском ликовал: «Свет! Нас вынули на свет!». А я, всё ещё плохо соображая, пытался понять, что происходит.
— Вот! Нашла! Хватит ему валяться. Распусти и свяжи девочке платье или костюмчик. Ты же у меня мастерица!
— Жалко, мам. Он всё ещё такой красивый и…мягкий, — она прижала меня в своей щеке, вздохнула, и я чуть не сомлел в её руках.
— Вот и осчастливь крестницу, детка.
Меня распускали, сматывая в огромные рыхлые клубки, отпаривали на водяной бане, сушили и снова перематывали. Я радовался и грустил одновременно. Я не хотел! Не хотел расставаться с ней!
Но вот уже пушистым клубком я снова кручусь у ее ног. Её ласковые пальцы скользят по моей нити, творя очередное чудо, а я, уменьшающимся с каждым днем клубком, ни за что не желающим с ней расставаться, тем не менее, стремительно бегу в противоположную от неё сторону…
И бужу, бужу души своих спящих братьев, и учу, учу их любить ту, кого им нужно будет собой согревать.
А сам я хочу остаться. Пусть маленьким, уже никому не нужным клубочком! Пусть на дне корзинки для рукоделия, но только здесь — рядом с ней.
Уф! Закончила. Да и я не такой уж маленький! Может, сгожусь ещё?
…Маленькая девочка надевает на себя самые красивые в её жизни свитер, шапочку, гетры, варежки — и счастливо смеётся, кружась по комнате. Обнимает шею той, что творит чудеса, а я прощаюсь с моими гордыми братьями. Я спокоен за них — ведь они уже любят друг друга: эта девчушка и мои братцы. Сейчас они уйдут от меня, а мне снова нужно будет набраться терпения и ждать.
Но её ладонь опускается на меня, и гладит:
— Хорошо, что ты такой большой. Я так надеялась, что хоть что-то от тебя достанется и мне.
…Она снова вяжет. Уже не спеша и без суеты. Теперь я — носок. Да, пока — один, но она уже надела меня себе на ногу и вяжет мне пару. И тихо поет.
А я счастлив, потому что знаю: теперь я с ней до самого конца, и до самой последней своей ворсинки я буду согревать ее и заботится о ней…
Плач крыльев
01- Айса
"И плачем крыльев вспоротое небо. И выжженные души яростью сердец…" — пел менестрель. За высоким столом восседал Хэлтор — Правитель Северных Земель. Он был все еще красив и не стар, но преждевременно поседевшие пряди, некогда темных волос, словно пепел лет легли на его плечи. Он сидел, подперев щеку рукой, и смотрел на поющего скальда, а его взгляд тяжелел от не прошенных на этот пир мыслей. Парень пел о драконах: великих, и ужасных — олицетворении зла. Их стало так много во владениях Правителя. На земле, опустошенной войной, и пришедшей вслед за ней чумой. Драконы… Никто так и не понял, когда и откуда они появились. Гонцы приносили ежедневно страшные вести о новых и новых монстрах, кружащих над селениями и внушающих страх. Страх нужно победить и Правитель решил уничтожить драконов. Уже завтра затрубят рога глашатаев, оповещая начало похода. Лучшие бойцы Северных Земель раскрасят лица в цвета войны и уйдут от своих семей, чтобы изгнать или убить внушающие ужас тени, закрывающие небо от солнца.
Рядом с Правителем, в нарушение этикета, сидела девочка. Ее пушистые, как венчик одуванчика волосы сегодня впервые заплели в косы и уложили в высокую прическу, напоминающую корону. Ей, единственной наследнице правителя, было разрешено присутствовать на пиру в честь Уходящих — на — Смерть. На ее месте должна была сидеть мать, но жизнь той, что родила Айсу, оборвалась, положив начало ненависти
