Стивен Дональдсон - Первое Дерево

Звуки лились из груди элохима легко и свободно, и, когда он закончил, несколько минут никто не мог произнести ни слова. Даже несмотря на свое крайнее недоверие и антипатию к Финдейлу, Линден подумала, что на сей раз он был искренен. Да, действительно, элохимы — народ совершенно непостижимый. Да и как понять и оценить их миропонимание и философию, если они вмещают в себя все, что только есть на Земле, если они сами — суть всего.

И все же она попыталась не поддаваться его очарованию. Слишком много было у нее поводов для сомнений, и одной песней их все не разрешить. Стараясь сохранить отчужденность, Линден ждала, что элохим скажет дальше.

И он начал, не дожидаясь, когда потрясенные Великаны придут в себя. Теперь он вновь заговорил обычным человеческим голосом, голосом старика, словно желал подчеркнуть: то, что он собирается сказать, настолько важно, что ему не надо прибегать к специальным эффектам, дабы заставить себя слушать. Линден подумала, что, возможно, этому есть и еще одно объяснение: в его истории может быть столько болезненно-личного, что он пытается таким образом как бы отстраниться, встать в позу беспристрастного сказителя.

— Элохимы — народ, не похожий ни на один другой на Земле. Мы и есть Земля, а Земля — это мы. Мы — квинтэссенция и абсолют выражения жизни. Мы ее Чревь. И нет другого слова, чтобы выразить нашу сущность во всей полноте. Наученные горьким опытом неоднократных нападений на нас в прошлом, мы отделились от всего окружающего мира и других народов. Да и могли ли мы поступить иначе? К тому же что может объединять нас с другими? Наши интересы практически не совпадают. Потому-то частенько случается так, что те, кто приезжает к нам за помощью, получают вовсе не то, чего ожидали. Или вовсе ничего.

Но так было не всегда. Во времена, которые для нас еще памятны, а для вас давным-давно забыты, мы жили не столь отчужденно. Из нашего дома — Элемеснедена, расположенного в центре Земли, — мы общались со всем миром, пытаясь найти в нем ответы, которые потом, много позже, нашли в самих себе. Вообще-то мы не имеем возраста в том смысле, как вы его понимаете. Но в любом случае по отношению к самим себе мы были моложе тогда, нежели теперь. В те времена мы много путешествовали и частенько принимали самое активное участие в событиях, с которыми сталкивались.

Но не об этом мой рассказ. Он об Обреченных. О тех, кто до меня принимал на себя это бремя, кто посвятил все свое время и саму жизнь столь хрупкой нашей Земле. Исходя из наших знанийи опыта, они жертвовали собой ради продолжения жизни на Земле.

Однако они тоже были юны, и это сыграло свою роль. Но во все прошедшие с тех пор века мы старались… я не могу сказать «избегать жертвовать человеческими жизнями», но, по крайней мере, сводили эти жертвы к минимуму по мере возможности. Когда перед нами встают насущные проблемы, мы собираемся вместе, но лишь на плечи Обреченного принятое решение ложится всей своей тяжестью. Для того чтобы вы смогли оценить груз наших проблем, я приведу вам пример. В незапамятные времена в той части Земли, которую вы ныне называете Страной, жили не люди, а деревья. Всеединый Лес тянулся от края до края, и в каждом листочке, в каждой веточке любого из великого множества деревьев бился пульс единого сердца, и объединяло их всех единое сознание. Элохимам это прекрасное существо было очень дорого.

Но, как всегда, нашлись и те, кому чудо-лес был не по нраву, и они возжелали его полного уничтожения. По отношению к деревьям, способным чувствовать любовь и боль, но полностью лишенным способов самозащиты, это были величайшая подлость и злодейство. А знаниями деревья не обладали. Вот тогда мы собрались, и, согласно общему решению, тогдашняя Обреченная, отдала свою жизнь лесу: она полностью растворилась в нем, напитав его знаниями, которых им так недоставало.

И тогда, использовав дарованные им знания, деревья воссоздали ее образ в камне, начертав на пьедестале ее имя, и установили его на своей границе, как щит, отражающий чужую ненависть. Так она отказалась от себя и своего народа, зато щит оставался до тех пор, пока лес осознавал себя.

— Колосс, — выдохнул Ковенант. — Колосс Землепровала.

— Да, — сурово подтвердил Финдейл, и Ковенант, не удержавшись, продолжил за него:

— И когда в Страну стали приходить люди и вырубать деревья, мешавшие им расселяться, всеединый лес создал себе в защиту хранителей. Однако это заняло у него так много времени, что люди успели обосноваться и их стало уже слишком много. А хранители все же не были вездесущи и не могли поспеть за всем, чтобы предупредить множество убийств деревьев и пожаров. Но они, по крайней мере, до последнего боролись за то, чтобы лес сохранил свое сознание и самобытность.

— Да, так и было, — опять подтвердил Финдейл.

— Ну а вы-то где были тогда, черт вас побери! — взорвался Ковенант. — Почему вы ничего больше не сделали?

— Обладатель кольца, — тихо ответствовал элохим, — мы к тому времени уже возмужали. А для тех, кто создан бессмертным, добровольно принять на себя участь Обреченного, а значит, рано или поздно отказаться от жизни — очень нелегко. И, поскольку юношеская порывистость нас уже оставила, мы стали прибегать к подобным мерам лишь в исключительных случаях.И сейчас мы так мало путешествуем не потому, что в нас остыл интерес к происходящему вокруг (ведь что бы ни случилось на Земле, мы все равно будем знать), а потому, что хотим пореже встречаться с ситуациями, при которых нам придется во имя любви жертвовать своей жизнью. Но я еще не закончил, — добавил он, останавливая Ковенанта, который собирался еще что-то сказать. — Я хочу рассказать вам о Кастенессене, Обреченном, пренебрегшем своим долгом.

Во времена общей юности элохимов он был одним из самых молодых — подростком, как и Чант, с которым вы знакомы, упрямым, резким в суждениях, но обладавшим совсем другим характером. Из всех наших путешественников он был самым заядлым: уходил чаще и дальше других. В тот день, когда его выбрали, он находился не в Элемеснедене, а в стране, лежащей далеко-далеко на востоке, о которой многие элохимы и слыхом не слыхивали. И там он совершил то, чего никогда не позволил бы себе ни один элохим. Он влюбился в обычную смертную. Он втерся в доверие к ее народу, притворяясь обычным человеком, но в ее доме был элохимом и использовал свои способности на полную мощность, чтобы окончательно вскружить девушке голову и заставить ее восхищаться собой.

Мы всегда осуждали подобное поведение и никогда не перестанем осуждать его и впредь, хотя и не считаем это Злом. Однако для любой смертной женщины это чревато жертвами, цены которых она сама постичь не в силах. Одаренная, а скорее поглощенная любовью всей Земли, воплощенной в человеческом облике, она теряет свою душу. Это можно сравнить с сумасшествием, одержанием, но никак уж не с той любовью, на которую способны смертные. Полюбив ее, он, сам того не ведая, подписал ей смертный приговор.