Юрий Нестеренко - Крылья

В подтверждение своих слов я опустила меч, затем, видя, что это моего гостя не успокоило, положила оружие на палубу. Нас разделяло достаточное расстояние — если бы он вздумал напасть, я бы успела снова нагнуться за мечом.

— Я аньйо, — повторила я. — Я живая… пока еще… Мне надо на север. — Я махнула рукой в сторону реки. — Север, тепло, понимаешь? Ты знаешь, как отсюда выбраться?

— Зури-цаси!

М-да. Исчерпывающе. Похоже, хардаргского он не знает. В южной части континента, к северо-западу от земель хардаргов, есть еще царство Хоок, но его языка не знаю я. А до Гант-Ру отсюда, должно быть, не одна тысяча миль…

— Ты говоришь по-гантруски? — тем не менее предприняла я попытку на этом языке.

Темное узкоглазое лицо визитера неожиданно озарилось довольной улыбкой.

— Гант-Ру… Покупай-продавай… Хуси-воцу продавай, Гант-Ру покупай…

Что ж, основа для дальнейшего сотрудничества была заложена.

— Мое! — произнес Хуси-воцу решительно, но все же с вопросительными нотками, указывая топориком на труп Илмгара.

— Твое, — не стала я спорить.

Неужели у него тоже проблемы со съестными припасами? В любом случае мне нужна его помощь.

Все еще опасливо поглядывая на меня, он подошел к помосту и как будто бы подтвердил мои подозрения, взмахнув топориком. Но оказалось, его интересовало вовсе не мясо, а перстни на левой руке мертвеца. Много дней назад, когда я еще не рассматривала Илмгара с гастрономической точки зрения, я пробовала их снять, но они вмерзли в плоть, и их можно было забрать, только отрубив пальцы. Тогда я этого делать не стала, ибо еще надеялась на встречу с хардаргами, а потом мне было не до того. Но то, что не сделала тогда я, теперь проделал Хуси-воцу.

Этим бизнесом он и его соплеменники занимались с давних пор: обирали хардаргских покойников в низовьях рек и продавали добытое гантрусам. Учитывая, что гантруские сокровища нередко достаются во время рейдов хардаргам, получается интересный круговорот… Промысел этот на самом деле не столь выгоден, как кажется на первый взгляд. С одного мертвого хаагела можно собрать целое состояние, но столь богато снаряженные мертвецы — редкость, а с рядовых, как правило, нечего взять, кроме одежды. Правда, меховая шуба и добротные теплые сапоги тоже чего-нибудь да стоят. Кроме того, гантрусы, как и положено цивилизованным купцам при торговле с дикарями, платят им куда меньше реальной цены. Расплачиваются гантрусы, конечно, не деньгами, а ружьями, кое-каким инструментом и утварью, а также низкокачественным алкоголем — закон запрещает им пить крепкие напитки, но отнюдь не запрещает продавать их другим народам. Впрочем, в этих сделках каждая из сторон, очевидно, считает другую дураками: гантрусы — приобретая серебро и драгоценности за какой-то железный хлам, а во-цумаки — получая чудесные инструменты и оружие за какие-то бесполезные в хозяйстве блестящие камушки.

После того как Хуси-воцу заполучил то, что хотел, он лихо спрыгнул на лед — харр успел уже примерзнуть носом и частью борта к ледяной кромке — и я, прихватив на всякий случай меч, последовала за ним. Мы прошагали по льду около четверти мили и подошли к берегу в том месте, где стена кратера была ниже обычного, но все равно возвышалась над поверхностью озера локтей на тридцать с гаком. С обросшего сосульками уступа свешивалась лестница, сплетенная из кожаных ремней. Хуси-воцу влез первым, я следом, испытывая сильный дискомфорт при мысли, что ему может взбрести в голову рубануть своим топориком по ремням. Конечно, сейчас не брачный сезон, чтобы аньйо убивал аньйо ни с того ни с сего (или даже ради шубы), но, если он все еще меня боится, чего не сделаешь со страху…

Однако все обошлось. Внешний склон кратера был куда более пологим, и мы съехали по нему на собственных задах, остановившись у круглого сугроба. Воцумаки пронзительно свистнул, и вдруг на моих глазах сугроб зашевелился, стал оседать, и из него, отряхиваясь от снега, полезли пушистые бело-серые звери в кожаной сбруе. Глядя на них и особенно на их хвосты, я поняла, из кого была сделана моя шапка (не нынешний подшлемник, а та, которую я потеряла в схватке с твурком). Если для хардаргов эти животные были лишь объектом охоты, то воцумаки, оказывается, сумели их приручить и даже использовать как тягловую силу! Хотя один цуцапи, как называют их воцумаки, невелик ростом и вряд ли сдвинет с места больше сорока фунтов, но упряжка из дюжины или даже шестнадцати цуцапи способна везти уже довольно приличный груз. Достоинство этих животных еще и в том, что они способны находить себе пищу глубоко под снегом и почти не нуждаются в дополнительных припасах — разве что на совсем бесплодных землях, где даже летом ничего не растет.

Хуси-воцу очистил от снега свои низкие легкие сани, запряг зверей, взял длинный шест погонщика — и мы отправились в путь на север.

Если быть совсем точной, то на северо-запад — как я поняла, стойбище воцумаки находилось на западном побережье Глар-Цу. Уже на второй день пути небо на северо-востоке посветлело, а на третий ненадолго показался краешек солнца. Я словно пробуждалась от кошмара или выздоравливала после тяжелой болезни…

Палатки у Хуси-воцу не было, зато была широкая лопата, которой он умел быстро построить снежный дом. Места внутри, конечно, было очень мало. Мы спали, притиснувшись друг к другу, зато было не холодно. Шубы, естественно, не снимали, так что о моих крыльях он не догадывался.

Меня несколько беспокоило, что припасы, которые были у Хуси-воцу с собой — мороженое мясо и рыба, — не рассчитаны на двоих, но его самого это, похоже, не волновало. И скоро я поняла, почему: снежная пустыня была безжизненной лишь на мой дилетантский взгляд. В первые дни, правда, мы питались исключительно запасенной провизией, но чем дальше к северу, тем чаще пятнали снег цепочки следов или пролетала в вышине птица. Птиц воцумаки бил влет почти без промаха (за все время путешествия промазал лишь дважды, да и то, думаю, потому, что мушкет был не лучшего качества), а несколько раз удивлял меня, в совершенно, казалось бы, неприметном месте всаживая в снег копье и выкапывая прятавшуюся там добычу.

Несмотря на то что мы с Хуси-воцу провели в прямом смысле бок о бок полторы декады, общались мы мало. Днем, погоняя цуцапи, он предпочитал распевать свои заунывные песни (и как у него только не болело горло от постоянного пения на морозе?), а вечером угрюмо буркал:

— Говори не надо. Спи надо.

Может быть, ему не нравилось беседовать на гантруском, который он знал еще хуже, чем я, а может, он боялся ненароком выдать чужеземке какие-то секреты. В первый же день я заверила его, что ничего не расскажу хардаргам о его промысле — это, похоже, его всерьез беспокоило. Пришлось для пущей гарантии даже возвести на хардаргов напраслину, сказав, что это они обрекли меня на смерть, насильно посадив на похоронный харр.