Юрий Нестеренко - Крылья

И теперь мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться к ним. Упокоиться на этом жутком ледяном кладбище, среди славнейших хардаргов. Их соплеменники, вероятно, сочли бы это за честь. Которой я, однако, предпочла бы избежать…

Увы, но на этот раз шансов действительно не было. Разве что пришельцы вдруг заинтересуются кратером на крайнем юге… Я невесело усмехнулась.

Конечно, топлива мне хватило бы еще надолго. Запас еды тоже пока был — я имею в виду то, что осталось от Илмгара, прочие-то давно сгнили. Так что, в принципе, я могла прожить здесь еще какое-то время, занимаясь этнографическими исследованиями. То есть обходя все эти мертвые корабли и изучая, в каких одеждах, с каким оружием и утварью отправляли в последний путь хаагелов разных кланов в разные времена. Может быть, я даже нашла бы что-нибудь, чем можно было записать свои наблюдения. Однако какой смысл? Если сюда когда-нибудь попадет исследовательская экспедиция, она осмотрит и опишет все сама. Если же нет… к чему растягивать агонию? Стоят ли несколько дней ковыряния на морозе в истлевших останках того, чтобы за них цепляться?

Вас, может быть, удивляет, куда девалось мое жизнелюбие, о котором я распиналась еще недавно? Но это место было, должно быть, самым гнетущим на земле. Вы только представьте себе эту картину и мое положение… Да и предыдущий путь отнюдь не располагал к оптимизму.

Я уже не падала в пропасть — я была на самом дне.

«Но дойдешь до конца и признаешь дорогу напрасной», — вспомнилось мне. Одно из моих любимых стихотворений…

Жизнь есть плесень и грязь, только холод и звездная тьма

Были целью твоей, совершенной и вечно прекрасной.

Ты дойдешь и увидишь, что ты совершенно один.

Те, что спереди, канули в ночь, те, что сзади, отстали.

И останешься вечно стоять средь мерцающих льдин…

А ведь практически все совпало. И из начала тоже:

Но какие-то странные аньйо смутят твой покой,

Обещая вершины и сказочно дивные дали,

И расскажут о тех, что стояли над звездной рекой…

Да и дальше… Словно это стихотворение и не написано двести лет назад. А я-то всегда смеялась над разглагольствованиями о пророческой силе поэзии…

«И останешься вечно стоять средь мерцающих льдин». Оно, может, и красиво, но слишком некомфортно. И, кстати, никакие они не мерцающие… Кутаясь в шубу, я легла на последние оставшиеся нары возле печки, где жарко пылал огонь. Он, огонь, тоже умирал, ибо я больше не собиралась его кормить, но, в отличие от меня, не знал этого и продолжал весело потрескивать как ни в чем не бывало.

Было ли мне страшно? Не знаю. Я уже сказала, чувства словно оцепенели, хотя сознание работало. Так я вполне рационально рассчитала, что печка погаснет и я замерзну во сне, легко и безболезненно.

Проснулась я от холода.

Печь давно догорела и остыла. Было, разумеется, совсем темно. Я понадеялась, что темнота поможет мне вновь заснуть и довершить начатое, но ничего не получалось. Нос был ледяной и мокрый, зубы выстукивали мелкую дробь, и все это было чертовски неприятно, а сон не шел. Несмотря на мою решимость умереть, организм имел на сей счет свое мнение и настойчиво требовал предпринять какие-то действия для спасения. Чертыхнувшись, я встала, размяла застывшие мышцы, взяла меч и пошла на палубу «за дровами». Ладно, накормлю печку еще раз, а заодно согреюсь и устану, работая мечом, легче будет снова заснуть. А вот есть больше не буду. Тогда вторая попытка окажется удачней первой.

И действительно, когда я снова легла возле теплой печи, в голове замелькали бессмысленные обрывки фраз, словно брызги на поверхности черного омута, в который соскальзывало сознание. Тьма без сновидений поглощала меня. Кажется, сквозь сон я чувствовала, как начинают коченеть конечности, но на сей раз мое намерение не просыпаться было твердым. Потом ощущение холода ушло и вроде бы даже разлился какой-то свет… И в этом свете зазвучала песня.

«Вот и все, — подумала я. — И совсем не страшно. Даже красиво».

Впрочем, песня была не то чтобы очень красивой, скорее заунывной. И я сообразила, что не понимаю ее слов. Это было странно — во сне мы часто слышим всякую абракадабру, но при этом прекрасно понимаем ее смысл. Затем я подумала, что слишком уж трезво рассуждаю для спящей, и поняла, что уже не сплю.

Света не было. И ощущение холода во всем теле снова вернулось. Но песня никуда не исчезла. Она звучала совсем рядом, на палубе.

Мне стало страшно. Глупо, да? Чего еще бояться той, которая собралась умереть? Но я не могла отделаться от жуткой картины: полуобъеденный труп Илмгара садится на своем помосте под звездами полярной ночи и начинает глухо и заунывно тянуть этот мотив, оповещая Страну Мертвых о своем прибытии. И мертвецы с других кораблей, скелеты в обледенелых лохмотьях, ковыляя по снегу и льду, медленно сползаются его поприветствовать…

Впрочем, язык песни был не хардаргский. И не гантруский. И вообще я никогда не слышала ничего подобного. Язык потустороннего мира?

«Чушь! — сказала я себе. — Суеверный бред! Слышал бы тебя сейчас доктор Ваайне… Пойди и проверь, что там!» Я встала с лежанки, нашарила меч и на негнувшихся ногах вышла на палубу.

В глаза мне ударил свет, показавшийся после полной темноты ярким, хотя это был всего лишь свет факела, мерзко вонявшего горелым жиром. Факел был в левой руке у широкой приземистой фигуры, обросшей белой шерстью, с головой неправильной формы. Фигура склонялась над останками Илмгара, и в ее правой руке что-то остро блестело.

Можно было, конечно, и дальше фантазировать, что это адский демон, явившийся за хаагелом, но моя сонная одурь уже прошла, а значит, вернулось рациональное мышление.

— Эй! — по возможности грозно окликнула я, на всякий случай держа наготове меч.

Фигура взвизгнула от ужаса и отшатнулась, чуть не выронив факел. Теперь я разглядела, что покрыта она, разумеется, не шерстью, а шубой, и форма головы объясняется большой лохматой шапкой. Впрочем, кое-что необычное в этой голове все-таки было. Почти до самых глаз она заросла бородой! Мне случалось слышать легенды о бородатых аньйо южных широт, но я всегда считала их байками. Бороды ведь бывают только у животных. Во всяком случае, заслуживающие доверия исследователи, такие, как Тнааксен, никогда не описывали таких народов. Правда, они исследовали юг Инйалгдара, а не Глар-Цу…

— Тото-мицу-са! — визгливо выкрикнул визитер, потрясая топориком. Думаю, это означало «сгинь, нечистый дух!»

— Я аньйо, — сказала я по-хардаргски и добавила: — Я не враг.

В подтверждение своих слов я опустила меч, затем, видя, что это моего гостя не успокоило, положила оружие на палубу. Нас разделяло достаточное расстояние — если бы он вздумал напасть, я бы успела снова нагнуться за мечом.