Галина Романова - Собачья работа

— Садись, поешь, — сказала она. — И уходи.

Уже протянутая к ложке рука замерла в воздухе:

— Что?

— Уходи, — повторила мать. Я поздно заметила, что на лавке чуть поодаль лежит седельная сума, кое-как набитая вещами. — Тебе здесь не место.

— Но почему? — Ноги подломились, и я рухнула на лавку. Деревяшка громко стукнула об пол.

— Ты пойми, Дайна, у тебя сестры. Они девушки на выданье, им женихов надо искать. А тут — ты. Кто их возьмет, когда у них такая сестра? Мало того что калекой вернулась, так еще и с войны. Люди пока помалкивают, но ведь все же знают, что ты целых шесть лет там была… с мужиками. И потом еще два года невесть где болталась и невесть как и с кем жила. Ты нас позоришь. На себя посмотри — ведь в тебе ничего женского! Кому ты такая нужна?

Наши глаза встретились:

— Т-тебе… Я думала, что нужна тебе, мама…

— Такая дочь мне не нужна, — покачала головой женщина. — Я девушку на войну провожала. А кто ко мне с нее пришел — сама не знаю. Мне тоже больно, но ради сестер, ради их счастья — уходи.

— Ради их счастья. — Я оглядела кухню. Все расплывалось перед глазами, в носу защипало. — Я ради их счастья кровь проливала, свою и чужую. Я думала, у меня дом есть…

— Не твой это дом. За меньшой сестрой он останется, когда ей придет пора замуж выходить. Ты им свет застить станешь. Не мешай сестрам. Уходи! У тебя — своя жизнь, у нас — своя.

— Куда же я пойду? — В голове не укладывалось. Всю войну я мечтала о том, чтобы вернуться домой, к маме, отцу и сестренкам. Копила деньги. Порвала отношения, которые могла бы сохранить, ради возвращения туда, где, как думалось, любят и ждут. И вот теперь меня гнали за порог.

— Не знаю, дочка, — мать засуетилась, пододвигая миску и ложку, — сама думай. А поесть надо. Никто не ведает, какая дорога тебе предстоит… Я вещички твои собрала, — она стала копаться в мешке, зачем-то показывая то одно, то другое. Надо же, даже то самое платье положила! — Тут и все деньги, которые ты принесла, все, до медной полушечки! Ничего не тронули! Нам чужого не надо!

«Чужого не надо!» Вскользь брошенные слова отрезвили и расставили все по местам. Я тут чужая. Погостила — и хватит. Пора и честь знать. Взяла ложку, зачерпнула похлебку. Права мать — дорога дальняя, силы нужны.

— А я вот тут тебе подарочек приготовила, — хлопотала она, пытаясь ласковым голосом как-то исправить содеянное. — Сережки с камушками! Помнишь, отец тебе подарил? Я сберегла! И колечко. То, самое первое, которое он с ярмарки привез! И бусы… Зеленые, помнишь? Остальное не могу отдать — это приданое девочек. Им замуж выходить, перед женихами надо как-то красоваться.

— А мне, — кусок застрял в горле, я силой заставила себя глотать, — мне они на кой?

— Ну как же? Тебе же надо на что-то жить? — Мать аж руками всплеснула. — Ты ж не работница! Кто тебя такую замуж возьмет? В монастырь разве что какой уйти — туда деньги нужны. Вот и продашь, чтобы приняли. Или поменяешь на что-нибудь. По нынешним деньгам им грош цена, но все лучше с ними, чем без них. Так ведь? — Она заискивающе заглянула в лицо.

— Так, — буркнула в ответ, снова принимаясь за еду.

Ничего. Выдержу. Я привыкла быть сильной. Будет больно, но как-нибудь переживу. Авось не сломаюсь. И куда идти — тоже знаю. В Пустополь. Поселюсь в тамошнем монастыре при храме Матери-Богини. Там уже живет несколько бывших воительниц, я лишней не буду. Как-никак почти восемьдесят злотых принесу. Чтоб совсем с тоски не взвыть, Янице помогать стану — работа привычная. Сиделкой при больных. И места знакомые. Съездила, называется, навестила родню. Что ж, пора назад.

Радуясь, что дочка не спорит, мать уложила в мешок вторую половину каравая, несколько перышек лука, кусок сала и полдесятка-вареных куриных яиц. Потом подумала и добавила три редиски — крупные, поздние, наверняка водянистые и твердые. Прощальный гостинец…

Остальные мои вещи уже лежали у входа. Пришлось только подняться за мечом. Проходя мимо комнаты сестер, невольно замедлила шаг. Мелькнула шальная мысль — а не нарочно ли мать решила выставить меня из дома в такую рань, чтоб не стыдно было перед дочерьми? Вдруг девчонки захотят меня удержать? Будить и проверять не хотелось. Уходить надо, пока добром просят. А то… как бы не стали метлой поганой гнать!

За порогом стояло раннее утро, летнее, веселое, умытое росой. В кустах звенели птичьи голоса, раскрывались цветы. Пахло свежестью, скошенной травой и еще чем-то сладким и пряным. От первого же вздоха стало легко и свободно на сердце. Как же хороша жизнь!

Последний раз оглянулась на дом (жила в глубине души надежда, что мать все-таки опомнится и разрешит остаться!) и зашагала к воротам. Привратник вытаращил сонные глаза, но ничего не сказал, выпустил через калиточку. Я еще помахала рукой на прощанье и заставила себя улыбнуться. Пусть никто не видит моих слез. Если встречу знакомого, скажу, что роса. А куда иду с утра пораньше? Так это… в гости. Тут недалеко мой бывший однополчанин живет, решила навестить друга. Так и скажу. Потому и без лошади, что недалеко. Пусть верят.

В городке уже начали просыпаться люди — открыли ворота, хозяйки выгоняли скотину в стадо. Степенно брели коровы, взбрыкивали телушки, торопились, напирая друг на друга, овцы, а козы шкодливо стреляли глазами — куда бы сбежать? Пришлось сойти с дороги, дать стаду пройти. Хозяйки с любопытством провожали меня глазами, но остановить и пристать с расспросами не решались. Оно даже к лучшему.

Ждать, пока в нужную сторону тронется обоз, времени не было, так что пришлось измерять дорогу ногами. Новый протез сидел на ноге хорошо, нигде не натирал, и я опять добром вспомнила Витолда. Надо же, каким человеком оказался! Может, даже хорошо, что я поселюсь в его городе? Если какие сложности в монастыре возникнут, сразу к нему обращусь. По старой, так сказать, памяти. Жаль, что нельзя его сестренке подарить сережки, — у маленькой милсдарыни Агнешки такого добра навалом, и все дороже моих. А может, не стоит бередить раны ни ему, ни себе? Ушла — и ушла. Он небось обиделся.

После полудня солнце стало печь немилосердно. Пришлось сойти с дороги и устроиться на обочине, отыскав наклоненное дерево, чтобы удобнее было сидеть. Перекусила хлебом и вареными яйцами, посетовала про себя, что ведь проходила мимо речки и не догадалась напиться. А теперь либо возвращайся, либо терпи до ближайшего колодца. Впрочем, до соседнего города недалеко — к вечеру, если идти не останавливаясь, поспею, даже на гудящих от усталости ногах. Все-таки почти двадцать верст отмахала! А там можно на постоялом дворе задержаться на денек-другой, узнать, как побыстрее и подешевле добраться до Пустополья. Как ни крути, как ни терзай сердце болью, а податься мне некуда. А на месте — только к доброй Янице под крыло или в женский монастырь, черницей.