След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше - Стивен Эриксон
— Я бы не воспринимал это так, Апто. Есть множество разновидностей таланта. Острый глаз и проницательный ум сами по себе достаточно редки, чтобы их не ценить. И когда искушенный взгляд падает на наши творения, для нас это награда.
— Только когда вам нравится то, что мы говорим.
— Воистину. Иначе критик просто идиот, и мы с немалым удовольствием это заявляем. С точки зрения человеческих отношений в том нет ничего уникального или даже просто необычного.
— Что ж, ладно. Все это можно сказать и про наш нынешний разговор.
— Прошу прощения?
— Полное отсутствие глубины, философские вопросы затрагиваются с изысканностью боевого молота, повторение очевидного… Замечаешь, как я скептически поднимаю брови, показывая, что совершенно не впечатлен? Так что, по-твоему, я хочу сказать на самом деле, заявляя подобное?
— Ну… полагаю, вы хотите сказать, что вы на самом деле умнее меня…
— Уж точно сообразительнее, несмотря на все твои тупые усилия. Мудрее, хладнокровнее, возвышеннее и определенно намного опытнее, чтобы слушать твою неуклюжую невнятицу не более чем с веселым снисхождением.
— Ну что ж, вы имеете полное право так считать.
— Неужели ты даже укола ненависти не ощущаешь?
— У мудрого творца — а некоторые из нас воистину мудры — есть идеальный ответный выпад против любой атаки, какие бы туманные мотивы за ней ни скрывались.
— В самом деле? И какой же?
— Что ж… прежде чем я отвечу, позвольте мне заверить вас, что это ни в коей мере не относится к вашей персоне, к которой я питаю все большее уважение. Так вот, мы создаем в наших историях некий образ несчастного придурка, а затем всячески над ним измываемся, выказывая ему свое полнейшее и безжалостное презрение.
— Это лишь попытка защитить собственное эго…
— Возможно, но меня вполне устроит, если это будет называться просто злобой.
Апто, будучи критиком, которого, как уже говорилось, я считал дружелюбным и достойным восхищения (шок!), улыбнулся:
— С нетерпением жду сегодняшнего завершения твоих историй, Авас Дидион Блик, и можешь не сомневаться, что я отнесусь к ним со всем тщанием, вынося решение о том, кто станет Величайшим Творцом Столетия.
— Ах да, награды… Апто Канавалиан, вы верите, что искусство играет в реальном мире хоть какую-то роль?
— Воистину непростой вопрос. Прежде всего — чье искусство?
Я лишь пожал плечами:
— Только не спрашивайте меня, умоляю.
Когда мы вернулись к остальным, Апто уже не била дрожь. Походка его была легкой, а волосы аккуратно причесаны. Увидев произошедшую с ним перемену, Борз Нервен оскалился и бросил полный подозрительной злобы взгляд в мою сторону. Господин Муст уже взгромоздился на козлы, выпуская из трубки небольшие клубы дыма. Стек Маринд сидел верхом на своей лошади, положив арбалет на предплечье. Лицо его вновь приобрело резкие черты, свойственные солдату, с налетом дисциплины и суровой решимости. В свете утреннего солнца его мрачная фигура будто излучала ауру зловещей целеустремленности, какая может исходить от обманутой женщины, стоящей на пороге дома своей соперницы.
Тульгорд Виз тоже садился на своего коня, звеня кольчугой и смертоносным оружием. Полный решимости встать на защиту правого дела, Смертный Меч Сестер бросил суровый взгляд на сильно уменьшившуюся компанию путников и удовлетворенно кивнул.
— Это мой конь? — спросил Арпо Снисход, яростно глядя на все еще не оседланную и стреноженную лошадь.
— Боги милостивые, — прорычал Тульгорд. — Оседлай эту тварь, Блик, иначе мы застрянем тут на весь день. А ты, Нервен, порадуй нас песней.
— Никому больше не нужно умирать!
— Это ты так думаешь, — возразил Крошка Певун. — Тебя слушает сам Похититель, поэт, как и должно быть. Над твоей головой занесен меч. Любая усмешка станет для тебя смертным приговором, любой зевок обрекает тебя на гибель. Стоит любому из нас презрительно отвести взгляд, и твоя пустая черепушка покатится, подпрыгивая, по дороге. Ха! Вот так должно выглядеть настоящее выступление! Жизнь висит на волоске!
— А если бы на моем месте был ты? — проворчал Борз во внезапном порыве смелости (или безумия).
— Я не собираюсь впустую тратить время на поэзию, придурок. Любой может складывать слова в таком порядке, как ему заблагорассудится. Вряд ли это так уж сложно. Только поэтов это интересует, а остальным просто все равно. У нас есть занятия получше.
— Насколько я понимаю, — заметил Апто, — наш король не особо покровительствует искусствам.
— Мошка?
— Он арестовал множество поэтов.
— Блоха?
— А потом сварил их живьем в огромном железном котле.
— Ну и вонь же стояла, — заметил Мошка.
— Много дней подряд, — добавил Блоха.
— Давай, поэт. Пой! — Крошка зловеще ухмыльнулся.
Всхлипнув, Борз вцепился в копну своих жирных волос:
— Тогда… «Блажь Готоса», версия в виде колыбельной.
— Что?
— Я не с тобой говорю! Прошу слушать и не перебивать.
Спи, усни, малыш мой сладкий,Мертвые восстали из могил,Мертвые восстали из могил!Глазки твои сияют так ярко,Словно свеча на вершине кургана.Плакать не надо, мой сладкий малыш,Мертвые могут услышать тебя,Мертвые могут услышать тебя!Не пробуй бежать, мой сладкий малыш,Высосут досуха кости твои!Мы все равно ведь тебя не хотели…
— Хватит! — рявкнул Тульгорд Виз, разворачивая коня и доставая из ножен меч.
— Ну вот и все! — хихикнул Крошка.
— Заткнись, клятый некромант! Ты… — Тульгорд направил меч на Борза, лицо которого стало бледнее, нежели у Пустеллы (точнее, чем ее лицо выше рта). — Ты просто больной на всю голову — слышишь?
— Творцы обычно не считают это недостатком, — заметил Апто Канавалиан.
Меч дрогнул.
— Хватит, — прохрипел Тульгорд. — Ни слова больше, ясно?
Голова Борза покачивалась, будто кусок дерьма в водовороте.
Оседлав наконец лошадь, я похлопал ее по пыльному крупу и повернулся к Арпо Снисходу:
— Ваш конь ожидает вас, сударь.
— Отлично. Что дальше?
— Ну… можно садиться в седло.
— Прекрасно. Давай так и сделаем.
— Чтобы сесть в седло, нужно подойти сюда, добрый рыцарь.
— Верно.
— Ногу в стремя — нет, другую. Ладно, не важно, и так сойдет. Теперь хватайтесь сзади за седло… вот так. Подтягиваетесь, перекидываете ногу… Да, отлично… Вставляете ногу в другое стремя… есть. Превосходно, сударь.
— А где его голова?
— Сзади вас. Защищает вашу спину, сударь, так, как вы любите.
— Что, правда? Ну да,
