Елена Прудникова - Мост через огненную реку

Дни были заполнены трудами, а вечера – весельем, и никто не замечал, что с Энтони что-то не так. Да все и на самом деле было прекрасно – если бы не сны.

Уже которое утро подряд Энтони просыпался с мокрыми щеками. Ему снился какой-то тяжелый мучительный сон. После истории со Святым Ульрихом он серьезно относился к снам, беда быта лишь в том, что ему ничего не удавалось вспомнить. В памяти неизменно оставались лишь последние мгновения: он сидит на земле в пустом саду, положив голову на скамейку. Место он знал: это быт крохотный садик возле дома Рене, и скамейка та самая, на которой лежал тогда его мертвый друг. Вокруг ни души, и тоска такая, что хочется завыть на весь подлунный мир.

Днем сны отступали, однако тлели в глубине души, как угли под пеплом. Так продолжалось до тех пор, пока однажды Эстер, нисколько не утратившая зоркости посреди этого бедлама, не спросила Энтони напрямик, что с ним творится.

– Не знаю… – пожал он плечами. – Глупость какая-то, дурные сны…

Но от герцогини так просто не отвяжешься. Пришлось рассказать все.

– Вы совершенно не помните, что вам снится?

– Абсолютно! Только конец.

– Хорошо. Тогда давайте зайдем с другой стороны. Может быть, как раз конец и важен? Он не связан с чем-либо в вашей жизни?

– Связан. Я сидел так, когда Рене… Но я совершенно не понимаю, к чему это… Там быта еще Сана, но она мне не снится, да и причем тут она?

– Вы уверены? – встрепенулась Эстер.

– Конечно. Вы же знаете историю наших отношений. Это было чисто деловое соглашение. Кончились обстоятельства, кончился и договор.

– И все же я советую вам подумать: вы уверены?

Энтони лишь плечами пожал. Уверен, не уверен… Вот ведь любят матери семейств устраивать свадьбы, и Эстер, оказывается, той же породы. То есть, конечно, герцогиня Оверхилл из Саны получится такая, какая надо, но ему сейчас совершенно не до того, армия после года дамского руководства черт знает в каком состоянии. И потом – ничего себе причина для того, чтобы связать судьбу с женщиной, тем более добиваться той, которая его и знать не хочет! Сны, понимаете ли… Он знает, как надо бороться со снами!

На следующее утро Бейсингем отправился инспектировать полки и на весь день даже думать забыл о всяких там снах. Вернулся уже ночью, вымотанный до того, что еле добрался до постели. Уж после такого дня ему точно ничего сниться не будет!

Энтони проснулся поздно и с ощущением непоправимой беды. На сей раз мокрой была даже подушка. Он снова пытался вспомнить, что ему снилось, и снова помнил лишь одно – как он бесконечно долго сидел на земле, положив голову на пустую скамейку и глядя в пустое белесое небо, в пустую вечность, зная, что всю эту вечность рядом никого не будет. Но он не сдался, он боролся и на следующий день – а ночью боялся спать, ибо, едва закрыв глаза, оказывался все в том же саду. Если бы от этих снов веяло пустотой и страхом, если бы в них ощущалось присутствие Хозяина, он бы справился – но сны были лишь бесконечно грустны и наполнены ощущением трагической потери.

Последний раз он проснулся, когда на ближайшей церкви било четыре часа. Слепой час, когда смерть гуляет по земле, а жизнь отступает, оставляя человека в пустоте. Он лежал, вслушиваясь в темноту. Сил больше не было – никаких. Да что же это такое творится?

«О, Боже! – в отчаянии зашептал Энтони. – Я ведь обещал, и я твой солдат! Зачем ты устроил мне эту пытку? Я сделаю все, что скажешь, только объясни так, чтоб я понял: чего ты от меня хочешь?»

Странно, но он сразу успокоился и заснул, и увидел отчетливый сон, запомнившийся каждой мелочью. Он снова быт в саду, сидел, положив голову на колени женщины, та перебирала его волосы, на тонком длинном пальце сиял перстень с изумрудом, перстень его матери, и было в том саду тепло и спокойно. Утром Энтони с тоскливой обреченностью велел приготовить парадное платье. Знак подан, не понять его невозможно, значит, надо выполнять. Он обещал Святому Уль-риху и должен держать слово. Кто, спрашивается, дергал тебя за язык, Энтони Бейсингем?!

Впрочем, жизнь Рене и не того еще стоит…

Огромный особняк Монтазьенов был непривычно малолюден. Ворота открыт конюх, он же взял Марион, а дверь Энтони пришлось отворять самому, и внизу его тоже никто не встретил. Здесь явно не ждали гостей – ни сегодня, ни в обозримом будущем. Лишь на площадке второго этажа к нему подошел слуга, судя по виду и возрасту, из младших лакеев.

– Его светлость герцог Монтазьен в отъезде, – неловко поклонившись, сказал тот.

– Герцог мне и не нужен. Я пришел к леди Александре.

– Ее тоже нет, – еще раз поклонившись, ответил слуга. Однако не младшему лакею, не обученному врать знатным

гостям, было морочить Энтони голову. По чуть дрогнувшему голосу, по легкой заминке он понял, что Сана дома. Да и куда ей идти? Просто она не хочет никого видеть, или не хочет видеть его… Впрочем, какая разница! Разве у него есть выбор?

– Вот что, дражайший, – негромко сказал Бейсингем, – ты врешь. Госпожа Монтазьен дома, и я все равно ее увижу. Поэтому выбирай одно из двух. Либо я сейчас стану осматривать комнату за комнатой и в конце концов ее отыщу, либо мы сбережем время: я даю тебе полфунта, а ты мне говоришь, где ее найти. Твой выбор?

– Направо по коридору, – тихо сказал слуга, – потом вверх по лестнице, от нее еще раз направо, третья дверь, за ней – проход в будуар.

Бейсингем сунул ему монету и потрепал парня по плечу:

– Не беспокойся, твоей госпоже ничто не грозит. По крайней мере, до тех пор, пока я с ней.

…Сана, действительно, быта в своем будуаре, сидела в кресле с книгой на коленях. Она превосходно владела собой: когда Энтони вошел, даже не вздрогнула, поднялась ему навстречу, протянула руку для поцелуя так, словно он бывал здесь каждый день, и тут же отняла.

– Что вам угодно, милорд? – Голос звучал спокойно, почти равнодушно.

По счастью, первая фраза у Энтони быта заготовлена заранее.

– Я пришел отдать вам кольцо, – сказал он.

– Оставьте его себе на память, – ответила она безразлично.

– Вы не поняли меня! Я не ваше кольцо принес, а свое. То, которое вы мне вернули.

Когда Энтони обдумывал предстоящий разговор, он так и не придумал, как Сана может ответить на эту реплику. И теперь он вглядывался в ее лицо и… на нем ничего не отразилось, на этом холодном, с резкими чертами, фамильном лице Монтазьенов.

– Не надо, милорд! – сказала она все тем же ровным голосом. – Если у вас плохая память, позвольте напомнить: вы обручились со мной в интересах дела, я с вами – чтобы избавиться от Рауля. Но теперь брак с Раулем мне не грозит, а ваше дело выиграно. Нас ничто больше не связывает.

– А мое слово, по-вашему, ничего не значит?