Азамат Козаев - Ледобой. Круг

Стюжень баюкал сына до тех пор, пока полуночник не отпустил дух Залевца. Бережно положил наземь, сложил руки на груди, закрыл глаза. Улыбнулся. Расшибец умер легко, дождался крепкого рукопожатия от «старшего брата», откинулся на спину и со счастливой улыбкой перестал быть. Дольше всех задержался на этом свете Брюнсдюр. Гюсту Стюжень крепко-накрепко запретил бросаться в схватку, несколько раз удержал за руку, и теперь кормщик, стоя на коленях, держал голову храброго воя на бедре.

– Нечасто простому смертному удается помереть дважды, – прохрипел оттнир. – Мне удалось. И тем более нечасто случается драться с такими противниками плечом к плечу со стоящими бойцами. Я счастлив!..

Безрод кивнул. Подступал озноб; начинало поколачивать зябкой дрожью; волнами, ровно ветер по заливному лугу, пронеслись по телу несколько судорог. Возвращается великий холод, к вечеру станет невыносимо.

– Я кое-что вспомнил… не знаю, ко времени ли. – Брюнсдюр хрипел, на каждое слово копил силы. – Крест… помнишь, крест в пещере… твоя мать…

Сивый кивнул.

– Карты… лед… кресты.

Гюст нахмурился, ворочая мыслями, наконец ругнулся вполголоса.

– На морских картах мы косым крестом обозначаем воды, где по морю ходят… – кормщик запнулся, – …корабли Исотуна. Громадные льдины…

– А ведь верно! Горные ледники володеи и понежен также метят на картах косыми крестами. – Подошедший ворожец оглядел всех по очереди. – По эту сторону моря лед обозначают тем же косым крестом. Эх, я, старая башка, мог бы и вспомнить!

Ворожцы слета распознали один в другом птицу своего полета и молча склонились над стариком.

– Как только успел? – Бабка с трудом держала голос «сухим». – Едва увидел побоище, вскочил на Востроуха и – лови ветер!

– Под самый меч сунулся. – Верховный щупал живчик на шее баламута. – Отчаюга. Тряпки! Живо!

Гюст кивнул, осторожно передоверил Брюнсдюра Сивому и рванул в крепость.

– Повезет, если жив останется, – скрипнула Ясна. С трудом держала слезы. – Уж так любил старый егоз Безрода, жить не мог! Не захотел отсиживаться в тепле и покое. Сначала Гарька, теперь вот он…

Говорила тряским голосом и глядела на Безрода. Сивый мрачно кивал: продолжай, бабка Ясна.

– Не выдержал, заставил ворожить, мол, из-под земли достань мне Безродушку. Избу на коленях облазил, двор по камешку просеял, а волос твой нашел! И вот поспел…

Скончался Брюнсдюр. И едва отлетел к небесам последний вздох ангенна полуночников, небо над полем брани потемнело, упал странный туман, и каждое слово зазвенело в молочно-белой дымке высоко и зычно, ровно клинок бьется о клинок. Догорал костер – схватка заняла всего ничего, но в эти мгновения канули десять душ. Безрода первый раз крупно сотрясло. Прибежал Гюст.

– Держишься, босота? – Стюжень тащил из мешка полосы льнины, Ясна, достав из седельной сумы травы, раскладывала неподалеку.

– Да, – хрипнул Безрод.

– Я девочку посмотрю. – Ворожея подсела к Верне. Послушала дыхание, оттянула веки, поджав губы, вздохнула. – Потряс ты ее. Ровно дубиной оглоушил! Глаза кровью нальются, синяками изойдут.

– Дадут боги, старик останется жить. – Верховный, закрыв рану полосами ткани, с помощью Гюста ловко перемотал Тычка. Шить все равно придется, только уже на заставе. – Рад, босяк? Что станешь делать?

– Что? – Сивый усмехнулся, опираясь на меч, встал, подошел ближе. – Убью.

– Кого? – не поняли Стюжень и Ясна. Подняли на Безрода глаза, полные тревоги.

– Если Тычок не выживет, убью дуру.

– Как убьешь?! – опешили старики.

– Не знаю, – холодно пожал плечами. – Сердце вырву.

Ворожцы мрачно переглянулись, Гюст поджал губы, Безрод, отвернувшись, медленно пошел в сторону крепости, шатаясь и спотыкаясь через шаг.

Раненых перенесли на заставу, Тычка на руках нес кормщик, Верну – Стюжень. Ясна вела в поводу лошадей. Первым делом верховный зашил Безрода – рана оледенеет, станет поздно, – и сидел тот на колоде у поленницы, окатывал двор невидящим, «прозрачным» взглядом и время от времени прикрывал глаза. Накрыли овчинной верховкой, и все равно зубы стучали, чувствовал – схватывается ледок.

В дружинной избе Тычка напоили отваром, сменили повязку, заштопали и развезли по шву травяную кашицу. Ясна, взяв Тычка за руку, зашептала наговор. Стюжень мешать не стал. Верну тошнило, кружилась голова. Она уже пришла в себя и требовала себе не меч, но меча. В грудь.

– Права бабка, сотряс тебя Сивый. – Усадив ее на лавку против окна, Стюжень заглядывал в глаза, показывал пальцы, требовал сосчитать. – Скажи спасибо, что не убил.

– Не для того сюда пришла, чтобы в живых оставаться, – буркнула, едва не падая. – Сильно я Тычка?

– От души.

– Выживет?

– Не знаю.

– Если не выкарабкается, жить не стану.

– Сивый тебя сам прикончит, – буркнул ворожец. Плохо или хорошо – знать должна.

– Почему не убил?

– У него спрашивай.

– А он жив?

– Да.

– Ты кто, старик?

– Мимо проходил, интересно стало.

– Ворожец?

– Да, ложись.

– Напои меня отравой покрепче.

– Спи.

За полдень ворожцы подошли к Безроду. Тот все так же сидел на колоде у поленницы под присмотром Гюста.

– Верховку долой.

Сивый еле открыл глаза. Немилосердно тряс озноб, кормщик по знаку Стюженя убрал верховку. Ясна прикрыла рот кулаком, ужас плескался в глазах ворожеи. Никогда не видела парня без рубахи, и увиденное старуху потрясло. Боги, божечки, весь из жил и шрамов, сам сух, а ручищи будто медвежьи лапы, покрыт гусиной кожей, волосы на груди встали дыбом. А рана… Ясну потянуло присесть, голова закружилась. Края схватились белой корочкой, кровь подмерзла, ворожец ковырнул ногтем, отколупал красный ледок, что сломался с гулким треском. Безрод открыл глаза.

– Держишься, босяк? – Верховный осторожно замыл кровь.

– Держусь, – выстучал зубами.

– Печь готова?

– Поддерживаю огонь. Хоть сейчас определяй в пекло! – кивнул Гюст.

– Спросить бы еще раз, правильно ли делаем, только не осталось времени, – улыбнулся верховный. – Давай-ка поднимайся, запеканец!

Безрод с трудом отлепился от колоды, обтирая плечом дровницу, пошел вперед, и когда та кончилась, шатко встал. Капли, что остались на теле после омовения, замерзли. Разок Сивый обернулся, и ворожея вскрикнула. Грудь будто ледяным панцирем схвачена – ледничок на груди, подмерзшие потеки на животе.

– И спина такая! – прошептала Ясна. – Вся в шрамах! Где же тебя так?

– Потом расскажу, – буркнул Стюжень. – Пришли.

Гюст забежал вперед, боевыми рукавицами ухватил заслонку, отодвинул, закинул дрова, поддал жару. Безроду Стюжень помог опуститься наземь, разоблачил и задвинул в дымоход, ровно сырой пряник.