Воин Забвения. Гранитный чертог
Нынче на городской площади было необычайно людно. Даже несмотря на то, что зима к концу Груденя[1] наконец разгулялась и все последние дни небо ожесточённо заваливало Кирият снегом. А потому горожане старались реже выходить из дома, особенно с дальних кругов – там ведь пока до торга доберёшься, заметёт по плечи. Но сегодня никто не захотел остаться в тепле домашнего очага, пусть снег падал всё так же настырно и густо. Ведь повод случился – как такое пропустишь?
Дружина сбиралась в поход – со дня на день покинет детинец, затеряется в дали вереница воинов, а там только жди вестей. Хороших, плохих ли… Народ волновался. А пуще всего, знать, оттого, что перед отъездом, дабы призвать удачу, князь приказал устроить на день Индра[2] широкие гуляния. Внешний двор детинца расчистили, торговцам и ремесленникам позволили даже поставить у стены свои прилавки: побаловать взрослых и детвору пирогами, сладостями да поделками. Открытым – небывалое дело! – оказались и дружинные ристалища, куда не всяк сторонний люд попадёт. А без ведома стражи – и вовсе никто.
Но сегодня – можно. Сегодня с самого рассвета во славу Богов шли ристанья, где мог попробовать силу любой, будь ты кметь или бондарь. Побеждали, ведомо, дружинники, но и горожане, набегавшись и навалявшись в снегу, уходили из огороженных кругов раскрасневшимися и довольными. Больше всего мужики уважали кулачные бои: на мечах или другом оружии выходили на поединки не так охотно. Но случались и смельчаки.
Однако то, ради чего пришли в детинец даже те, кто досужие празднества не жаловал, должно было случиться после полудня, когда солнце, справедливое Светлое Око, поднимется на небосклоне выше всего. Тогда казнят посадника Аксена, который томился в темнице, ожидая своей участи, уже больше двух седмиц. Сразу по приезду лишать его жизни не стали. Князь повелел дождаться дня Индра, чтобы перед походом показать, что ждёт врагов княжества и его народа: кара постигнет любого, кто замыслил недоброе. Будь воля Млады, она не стала бы зазря кормить предателя и тратить время стражи на его охрану. Но кто она такая, чтобы решать.
За хлопотами, шумом и суетой минуло утро. Теперь уже на большом дворе установили плаху, выставили кругом стражу, чтобы любопытный народ не лез, куда не следует и не мешал ставить ограждение. Зеваки подтягивались ближе. Затихали бои на ристалищах: они продолжатся после, а самые последние, где определят победителей – и вовсе затянутся до темноты. Матери спешили увести малышей домой, чтобы ненароком те не увидели вершащейся жестокости. Дети постарше упрямо следовали за взрослыми, несмотря на все увещевания, канюча, что ничего страшного в казни нет.
Млада ходила в толпе неспешно, в ристаниях не участвовала – достало с неё похвальбы. Она и хотела бы вовсе никуда не соваться, но давно уже поняла, что найдётся среди кметей тот, кто не мытьём, так катанием заставит её выйти на улицу. И звали его Медведь. По возвращении тот стал, казалось, ещё более заботливым и внимательным, а на насмешки друзей и вовсе наплевал. Раски, поговаривали, сторонился, чем вверг ту в неимоверную печаль. Не иначе чуя нынешнее настроение Млады, Медведь с самого раннего утра заглянул в клеть и напомнил, что сегодня большой праздник – будто с вечера она забыла – а потом пропал. Знать, увлечённо бился с кем-то на ристалищах.
А Млада заняла себя тем, что следила, дабы не затесался среди горожан какой лихой человек, сродни недавнему арияш. Виген с того памятного дня хотел было пристроить её в гридни – всё честь по чести – но отстал после того, как она ответила, что по возвращении воевод снова подчиняется им, а приказы начальника стражи может пропускать мимо ушей. Ей так было удобно. Заботилась она не только о безопасности правителя – о своей жизни печься тоже самое время. Такое столпотворение – чем не укрытие Палачу, которого урхас Гильдии уже мог выслать для расправы над ней. Зазеваешься – и получишь кинжал под рёбра, да такой тонкий, что и кольчуга не спасёт.
– Млада!
Она вздохнула, узнав голос, и повернулась на оклик. Ловко обходя горожан, к ней шёл Хальвдан. Взгляд его, прямой и острый, как стрела, говорил о том, что кто-то с утра успел сильно ему досадить. Воевода за локоть тащил за собой Рогла, который не успевал уворачиваться от людей так быстро, как он, спотыкался и цеплялся луком за одежду всех, кто попадался на пути.
Хальвдан остановился напротив и, разжав хватку, откинул со лба намокшие от снега волосы.
– Твой хвост? – он кивнул на вельдчонка. – Не потеряла?
Млада мельком глянула на Рогла и повернулась к воеводе. Только бы не случилось ничего скверного: чего ждать от вельда, она до сих пор не знала наверняка. И потому над ней, как занесённая дубина, постоянно довлело предупреждение Бажана.
– Он что-то натворил, воевода?
– Нет, – хмыкнул Хальвдан. – Но он оторвался от мамкиного подола и почему-то решил, что может весь день донимать меня. Хоть я сразу сказал ему, что выйти на ристалища не позволяю. Кажется, одного слова воеводы должно быть достаточно?
– Я только хотел… – начал было Рогл.
– Да как в твоей голове вообще родилась мысль, что ты можешь о чём-то меня просить? Любому сопливому отроку это понятно. Но, вижу, не тебе, – воевода снова поднял взгляд на Младу. – Ты, небось, научила?
– Почему бы не разрешить ему? Рогл хороший стрелок, – возразила она.
