Анна Оуэн - Стальное зеркало

Сейчас мы откроем ворота и подадим сигнал. И все будет хорошо. Только немного продержаться. Габриэль выберется. Если ему дать хоть сотую долю шанса, он выберется и всех, кого возможно, на себе вытащит. Гуго это знает, тут все это знают. Нужно добыть ему немножко времени, а остальное он сделает сам. И пусть потом хоть убивает за нарушенный приказ. Это будет значить, что он здесь. По эту сторону. Живой.

В первый день знакомства де Рэ понравился Гуго не больше, чем де Рубо. Наверное, даже меньше. Господин генерал, при всех своих недостатках, был человеком деликатным, а северянин, как ни старался себя сдерживать — резким. Молнию в мешок не спрячешь… первый разговор едва не закончился ссорой, второй — после того, как де Жилли провожал до заставы пленного марсельца, — все-таки закончился, к великому огорчению капитана де Вожуа, который хотел приставить Гуго к северянину.

На следующий день Габриэль сам признал, что был неправ. Никто из знакомых Гуго офицеров так никогда не поступил бы. Слишком тщеславны, слишком упрямы. Даже поймут, что ошиблись — так не признаются. А северянин не боялся никого и ничего, кроме себя самого.

— Молодой человек поможет вам освоиться здесь, — сказал де Рубо. — Он уже хорошо разбирается в местных делах. Кстати…

Что там в очередной раз оказалось кстати, Гуго не стал слушать. В груди бурлило изумление: накануне вечером он в лицо сказал де Рэ, что по обращению с пленными узнают достойных и недостойных офицеров, тот зло ощерился и посоветовал Гуго привести мундир в порядок, по нему тоже узнают офицеров, и еще быстрее, чем по обращению с пленными, развернулся и ушел… а наутро подошел с извинениями и поблагодарил за напоминание.

Советник генерала и сам генерал сочли, что это отличный повод отправить де Жилли к северянину — разумеется, временно, до начала боевых действий, и с обязанностью регулярно показываться в генеральской ставке, привозя и увозя приказы. Так это звучало официально, а на самом деле — из Гуго сделали соглядатая. Капитан-советник и сделал, не спрашивая согласия. Он просто потребовал составлять отчеты, доклады и рапорты, по расписанию.

Поручение де Вожуа Гуго, конечно, исполнял. Вполне честно, и зная, что ни в чем не вредит де Рэ: из докладов господин генерал и его верный советник могли поучиться, как нужно воевать, как организовывать штаб, как поддерживать дисциплину — и как соблюдать субординацию, не позволяя никому даже намеком дурно отозваться о ставке генерала.

А то, что видел Гуго — видел один лишь Гуго. Как де Рэ перечитывает очередной приказ, украдкой растирая пальцами висок. Как смотрит в небо, в сторону или в землю — недолго, рассеянным взглядом, — прежде чем ответить на очередное рассуждение господина генерала. Очень вежливо ответить, по делу.

И людей на той стороне завел де Рэ. Небыстро. Медленнее, чем хотелось бы. Проверяя все на свете по десять раз. Но нашел. Гуго знал, потому что это делалось при нем. Конечно, это глупая двойная работа — посылать в ставку копии того, что уже отправил туда же сам де Рэ. Но Гуго де Жилли понимал, что делает полковник. И кажется, кажется, начинал понимать, что делает генерал. Де Рубо не хочет тратить силы на Марсель. Когда придет коалиция, каждый человек будет на счету. Город — если брать его вообще, нужно не штурмовать… а взломать. Найти щель, завести рычаг внутрь. Но де Рубо так не умеет, вернее, не умеет делать это с нужной скоростью. А вот полковник де Рэ — с севера, где воюют только так. Быстро, точно, небольшой управляемой силой. И в этой войне де Рэ — мастер. Так пусть ищет пути. Найдет — все только выиграют.

Де Рубо не возражал. Де Вожуа, невесть с чего невзлюбивший де Рэ — Гуго подозревал, что нелюбовь не имеет никакого отношения к военным делам, уж больно нелепо смотрелся капитан рядом с северянином, — даже стал выслушивать донесения с некоторой теплотой, хотя его мнение было Гуго не слишком интересно. Де Вожуа — увалень и зануда, неплохой хозяйственник, но военный из него… наверное, кабатчик и то вышел бы получше. Был бы у де Вожуа хороший, уютный трактир, где вкусно кормят и поят, всегда порядок и тепло, а гостям есть с кем задушевно побеседовать. Но, увольте, для ставки это не годится. В штабе де Рэ все было по-настоящему. Четко, быстро, словно на лету или на скаку. Рапорты, доклады, советы, безупречный порядок, живая и звонкая обстановка…

Господин полковник мало спал, много разъезжал по окрестностям на своем роскошном коне, разбирался с марсельскими разведчиками, доносчиками и сторонниками Арелата, много читал — привез с собой целый сундук книг, обедал только за полностью сервированным столом, ежедневно фехтовал — через неделю принялся учить и Гуго; в любой момент он выглядел так, словно готов был предстать перед Их Величествами. Всегда безупречно аккуратный, подтянутый, элегантный. Не напоказ — для себя. За ним хотелось тянуться, перенимать и звонкое, легкое щегольство, и готовность в любой момент взяться за самое трудное дело…

Так все и тянулось до позавчерашнего вечера.

В штаб де Жилли явился с неблаговидными намерениями — просмотреть бумаги, которые там могли забыть. В комнате, служившей для сбора, было темно. Нет — не темно, просто свеча была заслонена бутылкой, а господин полковник сидел, облокотившись о стол, и смотрел через стекло на огонь. Выражение лица у него было очень, очень странным. А бутылок было несколько, чуть в стороне, и все пусты.

Гуго удивился: де Рэ обычно пил очень мало. Бокал-другой вина вечером, глоток крепкой травяной настойки из фляги поутру.

— Граф…

— Садитесь. Я как раз думал… хорошо бы кто-нибудь пришел. Выпить хотите?

И голос у него странный тоже. Притворяться и лгать полковник умеет… плохо. У него даже иногда почти получается что-нибудь изобразить — но все равно что-то обязательно торчит. Вот и сейчас он пытается быть вежливым и веселым, как обычно. Только голос подчиняться не хочет. И скрипит. И слышно, как скрипит.

Что-то случилось, плохое. Очень плохое.

Гуго осторожно взял бокал — тут не пили ни из кружек, ни из горла, ни из чего попало, только из высоких тонкостенных бокалов с серебряными ножками. Налито всклень. В последний момент у де Рэ сорвалась рука, но вино не пролилось, остановился вовремя. От этого всего — от приветливой улыбки на бледном до полусмерти лице, с яркими — от вина — губами, от тишины, звеневшей москитами в ушах, от неожиданной ночной встречи, — потихоньку делалось страшно.

— Вы не спрашиваете, что случилось, Гуго — и правильно делаете. Вы будете вынуждены доложить…

— Вы… вы знали?..

— Разумеется. Не огорчайтесь, Гуго. Господин генерал мне не доверяет, и он прав, я для него кот в мешке, вот он и решил удостовериться, что все будет идти должным образом. Не надо, Гуго, не оправдывайтесь… — Де Жилли и не пытался, настолько был ошарашен. — Вы выполняли свой долг. Вы не совершили ничего недостойного. Если вам кажется иначе… это юношеские глупости, забудьте их. Вы офицер, Гуго. Вы офицер, а эта война — из самых неприятных. Не с противником на чужой или своей земле, а с теми, кого хочешь видеть подданными короля, на ничейной. И с превосходящим противником, а вернее, смертным врагом, на горизонте. И здесь еще спокойно, а в столице совсем голову потеряли. Всего боятся, от всего шарахаются и мнение меняют три раза на дню. Де Рубо не знает, какие распоряжения мне могли дать. И кто, и почему. А воевать с завязанными глазами, не понимая, что твои подчиненные сделают в следующий момент — нельзя.