Ольга Ларионова - ЕВАНГЕЛИЕ ОТ КРЭГА

– Слышь-ка, – взыграло в нем врожденное любопытство, – а что это вы с Шелудой не поделили?

Она снова изумленно расширила глаза – да уж, нашел время расспрашивать! Но покорно ответила:

– Господин мой Иофф, когда выученика подбирал, особо оговаривал, чтобы не токмо ликом был пригож, но и голосом неизбывно нежен и на сторону неглядущ. Ему такого и сделали.

Вот оно что! Сделали. Теперь понятно, отчего этот жирненький скопчик глядел на Мади-красавицу, точно змей подколодный.

– Ладно, – сказал он, снова беря горбаня за гривку. – Сейчас вдоль стены двинемся, в обход двоерученского холма. Ежели на пещерку неприметную набредем – отдохнем малость.

– Попить бы…

Он достал из-за пазухи нагревшуюся от его тела флягу, подал ей. Она пила бережливо, точно отсчитывая глоточки. Протянула ему наполовину опорожненную посудину.

– Ведь и ты притомился, господин мой!

Ну наконец-то! И его заметила.

– Двинулись! – проворчал он, направляясь в обход становища. Теперь если круто взять вверх, а горбань потянет, свеженький еще, – то совсем скоро и до ручья доберутся.

Он в одни глоток осушил остатнее. После двухдневной попойки, когда, окромя хмельного, ничего в рот не брал (да кажется, было что-то кисленькое на опохмелочку), чистая вода показалась слаще меда. А может, это в Жженовке источник такой несравненный?..

Зря он про пьянь свою вспоминал. Захмелел по памяти или с усталости повело вбок. Да и Мадинька на шее горбанюшки лежала, заснула тотчас же, бедолага. Только руки и бодрствовали – крепенько сына держали. Он разжал их, взял мальчонку, который еще и брыкаться попытался, ножонкой отпихиваться. И как это Мади его выносить сумела, такого шустрого!

А вот ему самому пошустрее бы быть… Сверху, с двоеручинских руин, донесся размеренный звон – видно, не все колокола сумели спереть! Половина баклажки жажды не утолила – пить хотелось все сильнее и сильнее… А вот и пещерка, благодать-то какая. Может, каплет там что-нибудь, бывает… И скотинку попоить… Прохладно-то как… Мы только на минуточку, милая, погоня-то другим путем идет…

Но в пещерке подгорной было сухо и знойно, и на удивление многолюдно все галдели, перекрикивая друг дружку, да ведь по-другому на пирах и не бывает; только какой же это пир – без вина? Одна жратва на столах, и вся горелая. Да и как же иначе, у Аннихитры-то Полуглавого всегда все не как у людей. Эй, может, кто под столом прячет? «Я те спрячу! – рявкнул бесноватый князь, пятипудовый селезень с мордой Хряка. – Да девку не упустите!» Но откуда на пиру девка? На пирах одни пирли порхают…

Он приходил в себя бесконечно долго и как-то по частям. Первой проснулась мысль. Он осознал, что кругом темно, беззвучно, и он не чует ни рук, ни ног. И еще одно безошибочно определило его сознание: не обошлось тут без травы-утишья. И не тихрианской, а во сто крат более действенной. Умудрился-таки Шелуда колдовского зелья во флягу подсыпать, добро еще – не яду!

А затем забрезжил и свет, точно солнце всходило, но не медленно, а одним махом, точно лебедь над озерной водой. На зеленоватой ясени какого-то блеклого, разжиженного неба проступили очертания скалистых утесов, расположившихся широким кругом. Пока еще глаза не ворочались, глядели только прямо, и Харр догадался, что перед ним луг, но не давешний, судбищенский, а какой-то незнакомый, горный. С разнотравьем весенним, должно быть, только ему пока этой муравушки не углядеть. Знать, предстоит на этом лугу какое-то игрище, раз и его привязали стоймя, чтобы он поглядел. Но ведь не один же он, кто-то еще должен на потеху эту собраться. И еще одно вдруг понял менестрель: сам он здесь – не к добру.

А вот и слух прорезался. Голоса прилетают издаля и как-то толчками, как всплескивает вода под веслом, не разобрать пока ни единого слова, все хвосты одни: «…ащенная… ульственный… лятию…» Голос Харру не понравился – он определенно не сулил ничего хорошего.

Он сделал над собой невероятное усилие, заставляя свои глаза скоситься влево, на голос. Резанула острая боль, точно под веки набралось песку, но ничего, получилось, и он с изумляющей его четкостью разглядел закругляющуюся невысокую стенку, сложенную из одинаковых, старательно обтесанных камней, и за этим ограждением – застывших в неподвижности людей. Он узнал их сразу: аманты, но не все, что были в Жженовке, – старцев среди этих безмолвных зрителей не наблюдалось. Впрочем, нет, был один, и не кто иной, как Иофф собственной персоной. Ах да, Зелогривье ведь совсем рядышком, вот и привезли старца поглядеть на игрище, а может, и на ристалище. Но воззрились все почему-то не на бранный луг, а на Харра, точно он был тут не невольным свидетелем, а главным действующим лицом.

Он перевел взгляд дальше и увидел Шелуду. Тот ухмылялся злобно и нескрываемо. И за Шелудой – еще одна фигура, знакомая до боли: Иддс. Единственный, кто не глядел на него, а замер, точно окамененный, вперив взгляд в безоблачное небо.

И за всеми этими гостями именитыми – стражи с луками, добрые Иддсовы вояки, которых он сам учил ратному делу. И выучил. И Дяхон тут? Тут, естественно. Да не прячь глаза, старина, все путем. Ты ж подневольный…

А голос между тем стал долетать ровно, складываясь в прихотливые узоры речи, звучащей как по писаному. Сумеречник.

– …надлежит двойную казнь принять, прежде смерти своей увидав погибель лихолетца нечестивого, вступившего с ней в сговор супротив мужа, с ней обрученного, и богов, станы наши оберегающих, и законов вечных, непреложных, отцами наших дедов утвержденных; а с ним да будет предан умертвим и плод союза их крамольного…

Если бы Харр смог, он потряс бы головой, вытряхивая из ушей всю эту брехню. Да какой сговор? Невтерпеж было девке неухоженной, так это не ваше собачье дело, между прочим. Облили помоями бабоньку за глаза…

Он перевел взгляд вправо и увидел странный, что-то напоминающий ком тряпья, висящий рядышком. Вгляделся. Солнышко доброе, безгрешное, что с человеком сделали! Это была Мади с руками, заведенными назад и, видно, крепко связанными, потому что под мышки у нее были продеты две выступающие из-за спины жердины, на них она и висела, не доставая маленькими, обутыми в алые сандалики ногами до каменной приступки. Голова бессильно лежала на левом плече, но глаза, распахнувшиеся в пол-лица, вперились в Харра с какой-то безумной ненасытностью. Не в силах выдержать этого взгляда, он глянул дальше – там загородка кончалась и шли уже дикие камни, островерхие, зазубренные. И что-то мелькнуло… Взъерошенный хохол. Никак Завл?

Нет, Завка. Она поняла, что он заметил ее, вздрогнула и, наклонив голову, утерла нос о плечико. А потом руки ее привычно напряглись, и Харр увидел стрелу, нацеленную ему точно в лоб.