Ольга Ларионова - ЕВАНГЕЛИЕ ОТ КРЭГА

Харр перевернулся на спину и принялся от нечего делать гонять свою пирлюшку с пальца на палец. Злость на всю эту тягомотину была неизбывная, но уже поглуше, чем вчера. Это с яств жженовских. А делать ему, по-видимому, ничего и не придется: Сумерешник свою дугу гнет, это очевидно. Он их вздернет на дыбы супротив нового бога – не мытьем, так катаньем. Вон, сбегал куда-то, возвращается довольный. Что-то подстроил.

– Не угодно ли, государи, гости мои, судбище продолжить?

После внушительного удара по струнам поднялся тугой, как палившийся зрелостью стручок, лилояновец:

– Отцы дедов наших закон приняли. Нерушимый в веках. Ничего не менять. Веру сам себе выбирает каждый. Запретим бога – нарушим древний закон.

Сел.

– Ты сам сказал: древний закон. В стародавние времена ведь и м'сэймов не было, уважаемый! – это подал голос тоже жженовский, судя по коричневому плащу.

Сумеречник полуобернулся к проходу, поднял руку и огладил смоляные волосья на лице. Тотчас по окаменным плитам застучали жесткие подошвы: бежал стражник. Не ступая на траву, брякнулся оземь, протягивая вперед руку с маленькими кружалами. Сумеречник наклонился, принял донесение и легонько пнул гонца – ползи, мол, обратно. Подождал, пока тот удалится (умел же разыгрывать представление, скоморох аларанский, аж завидно!), потом обернулся к собранию и трагическим голосом возгласил;

– От лазутчика верного весть пришла… М'сэймы двинулись! Идут вверх по уступам.

Все повскакали с мест, в первую главу – кипенские: их-то стан ниже всех располагался. Харр прыснул в кулак: сказать бы им, с какой такой радости м'сэймы по окрестным склонам рыщут… Ну да ладно. Сумерешник это здорово придумал. А тот стоял, воздев руки, и терпеливо ждал, когда все взоры снова обратятся к нему – тем более что его дородная фигура загораживала проход. Наконец спокойствие восстановилось. Сумерешник вылез на середину:

– Перед лицом опасности великой, которая понуждает нас не медлить, должны мы принять закон нашего судбища. И поскольку просветленные умы ваши, государи, гости мои, были почти едины в мудром решении, я скажу за вас: да проклят будет неявленный бог единый, что грозит нам нарушением древних законов! Да будет он потравлен и изничтожен в зародыше своем нечестивом! А кто из амантов на сторону его переметнется – погибели обречен!!!

Рявкнули струны так, что зазвенели, обрываясь; вскочил Хряк:

– Обречен со всем семейством своим!

– С семейством так с семейством, – миролюбиво согласился Сумерешник. – А теперь, государи, гости мои, подтвердите решение сие возложением колец произведенных. Кто согласен со мной, пусть наденет кольцо на белое копье, ну а кто супротив – тот на жженое.

Голосом и небрежным движением руки он подчеркнул, что таковых, он надеется, не найдется.

Аманты потянулись на середину луга. Солнце скрылось за становой стеной, впору было факелы зажигать; но темный и светлый шесты были видны и в закатном полумраке. Можно и не дожидаться конца этого представления: и так все ясно. Хотя стоит глянуть из любопытства – а как Иддс-то поступит? Вон он, прямо за Хряком ступает, подбородок вздернут, шагает как журавль. Терпи, Иддс, терпи. На темный?.. Нет. Опустил кольцо на белое древко. Хряк, отворачиваясь, плечом его зашиб, не без умысла, видать. Иддс пошатнулся, отступил. Умница. Терпи, так надо. Потом объясню.

– Сосчитаем кольца, государи, гости мои!

А что считать – на жженом два или три, остальные высоким столбиком – на белом.

– Сочтите, самые мудрые! Дорогу дайте старейшим, дорогу…

Решил до конца комедию ломать, лицедей жженовский! Да ведь и его понять можно: в другой раз на его жизни вряд ли так покрасоваться доведется. В нетерпеливой тишине щелкали кольца, доносилось бормотание: «Пятнадцать… нет, четырнадцать… сызнова придется…»

И тут в проходе послышался оружейный звон, вскрики, потом шлепки босых ног, В темноте уже и не видно – кто. Раздался раздраженный голос Сумерешника:

– Про м'сэймов нам ведомо. Удались, смерд!

И в ответ – жалкий, дрожащий голосок:

– Пришел он, пришел… Истинно говорю.

Харр понял первым, вскочил на ноги. Левая рука наполовину выдернула меч из ножен. Но понял и Сумерешник:

– Говори толком – где? В каком обличье?

– Здесь, здесь… Младенец, доселе невиданный: обликом вроде черный, а сутью своею сияющий, точно солнышко… Осиянный, стало быть.

– Лжу принес! – заревел Хряк и, выдернув из травы белое копье, пригвоздил незваного вестника к земле.

Рука медленно задвигала меч в ножны, а Харр все глотал воздух пересохшим ртом. Нет. Не лжа. Черный младенец… Но почему – здесь? Почему, почему. Сейчас не думать надо!

Он раскинул руки в стороны и пошел по толстой ветви. Веди, пирлюшка, свети под ноги, милая! Только бы не оступиться, не загреметь раньше времени вниз, в стрекишу погибельную! Но пофартило, добрался до конца. Спрыгнул, руками травы не коснувшись. Веди, крылатушка! Сзади галдели, разбираясь, что да куда, а он мчался за летучей своей звездой вдоль стен, сейчас совершенно черных, и мимо ворот, в которые вливалась нижняя дорога, и дальше, к странной толпе – дети малые там собрались, что ли? Но подбежал поближе, понял: стояли на коленях. Десятка два, а то и более. И глядели молча, как завороженные, в распахнутые двери сарайчика, из которых мирно лился невесть откуда взявшийся солнечный свет. Харр, пинками отшвыривая попадавшихся на пути коленопреклоненных и совсем не думая о том, кого же он найдет там, добрался наконец до светозарного пристанища и нырнул внутрь, и на миг ослеп: сейчас пирли покрывали уже весь потолок и даже спускались гирляндами, цепляясь друг за дружку – точно роса луговая на солнце играла. Всех цветов… нет. Красного не было. Ни единой багровой, или лиловой, или розовой… Да о чем это он?..

Протер глаза и увидел Мади. Ну конечно же, Мади, только она одна, разумница, и могла учинить такое.

– Да ты что это, дурища, удумала? – он ринулся к ней и обхватил ее вместе с младенцем, не золотым, как было ему обещано, а коричневым, точно здешние стены. – Сейчас же стража набежит, от вас двоих только мокрое место останется!

Но по ее запрокинувшемуся, затуманенному личику он вдруг понял, что она даже не осознает происходящего, да и его, пожалуй, как следует разглядеть не может. Не она всему виной. Пирлюхи проклятые, говорил же им – скопом не собирайтесь, пока не велено! Слетелись, вишь, на младенчика тихрианского поглазеть – эка невидаль! Да он здесь таких… Тьфу, опять не об том!

Он перекинул бессильное, совсем легонькое тело через левое плечо, осторожно отняв малыша и кутая его в собственный плащ; выскочил вон, оглянулся: «Да погасните наконец, безмозглые!» Свет медленно померк.