Джо Аберкромби - Лучше подавать холодным

— Их настрой в страшном упадке. Им заплатили, но деньги ни разу не лучший способ заставить человека рисковать жизнью. — Особенно наёмника, наврядли стоило добавлять. — Бросить их в тесную рукопашную, против упорного и отчаянного врага, лицом к лицу… Не скажу, что они могут сломаться, но… ну… — Коска поморщился, медленно почёсывая шею. — Они могут сломаться.

— Надеюсь, перед нами не пример вашего знаменитого нежелания биться, — издевательски заметил Риграт.

— Нежелания… биться? Спросите любого, я — тигр! — Виктус, фыркнув, пустил по щеке соплю, но Коска не обратил внимания. — Это вопрос выбора пригодного для работы инструмента. Если некто хочет срубить негнущееся дерево, он берёт не рапиру. Берёт топор. Если только он не конченый мудозвон. — Молодой полковник открыл рот для резкой отповеди, но Коска невозмутимо перебил его. — В общих чертах план озвучен. Как один военный другого я вас с ним безоговорочно поздравляю. — Риграт осёкся, сбитый с толку, не держат ли его за дурака, хотя сам явно был таковым.

— Но это было бы более мудрой тактикой в отношении ваших регулярных талинских частей — испытанных и недавно проверенных в Виссерине, а затем в Пуранти, преданных своей цели, привычных побеждать и обладающих самым твёрдым боевым духом — пересечь нижний брод и навалиться на осприйцев при поддержке союзников из Этрисани и Цезала, и далее по плану. — Он мотнул фляжкой в сторону реки. По его мнению фляжка гораздо лучшее приспособление нежели жезл, ведь жезл ещё никого не напоил допьяна. — Намного разумнее разместить Тысячу Мечей на возвышении. Ждать своего часа! И двинуться через верхний брод рывком сокрушительной мощи, и взять врага с тыла!

— Врага лучше всего туда и брать, — пробормотал Эндике. Виктус подавил смешок.

Коска подытожил, залихватски вскинув фляжку. — Вот так ваша каменная стойкость и наша огненная пылкость найдут себе наилучшее применение. Так о нас сложат песни, так мы обретём славу, так мы будем вершить историю, так Орсо станет королём… Он отвесил Фоскару изысканный поклон. — И вы, ваше высочество, в свой черёд.

Фоскар хмуро взирал на броды. — Да. Да, вижу. Однако дело в том…

— Значит решено! — Коска обвил принца за плечи и повел его обратно к шатру. — Это же Столикус сказал, что великим личностям часто выпадает маршировать в одном направлении? Уверен, что он! Так давайте же, друзья, промаршируем навстречу ужину!

Обернувшись он ткнул пальцем в темнеющие горы, где Осприя лучилась на закате. — Клянусь, я так голоден, что сожру целый город! — И до шатра его сопровождал тёплый дружеский смех.

Политика

Трясучка сидел мрачный и пьяный.

Большой обеденный зал герцога Рогонта был величайшим помещением где он до сих пор когда-либо нажирался. Когда Воссула долдонил ему про набитую чудесами Стирию, Трясучке на ум приходило скорее нечто вроде этого, нежели гнилые талинские причалы. На полу зала великий чертог Бетода в Карлеоне поместился бы четырежды, а потолок превосходил высотой более чем втрое. Стены из белёсого мрамора, проложенные рядами сине-чёрного камня, сплошь испещрены сверканием прожилок, сплошь покрыты высеченными листьями и гроздьями винограда, сплошь заросли-застелились плющом, так что и настоящие растения и изваяния сплетались вместе в пляшущие тени. Тёплые вечерние дуновения вплывали сквозь распахнутые, широкие как ворота замка, окна, от чего оранжевые огоньки тысяч подвесных светильников мерцали и колебались, высекая отовсюду роскошные отблески.

Обитель волшебства и величия, жилище великанов, возведённое богами.

Жаль, что собравшийся тут народец изрядно измельчал по сравнению с теми или другими. Женщины в пышных, безвкусных нарядах, причёсанные, увитые драгоценностями и накрашенные — чтоб смотреться моложе, стройней или богаче. Мужчины в камзолах ярких расцветок, носящие кружева на воротниках и позолоченные кинжальчики на поясе. Сперва они глядели на него с выражением тихого презрения на напудренных харях. Будто он сделан из тухлого мяса. Затем, после того как он повернулся, выставив вперёд левую сторону лица, с выражением стылого ужаса, от которого он получил три четверти чёрной радости и одну четверть собственного стылого ужаса.

Так всегда на каждом пиру — какой-нибудь тупой, вздорный, наглый мудак в черезмерной обиде на всех и ни на кого конкретно, слишком много пьёт и портит всем вечер. Похоже сегодня это он сам и он охотно принял на себя такую обязанность. Он выкашлял мокроту и смачно плюнул прямо на блестящий пол.

Человек за соседним столом, в жёлтом камзоле с длинными полами огляделся, едва-едва сложив надутые губы в крохотную язвительную усмешку. Трясучка наклонился к нему, всаживая острие ножа в полированную столешницу. — Что-то собрался мне сказать, пиджак ссаный? — Человек побледнел и без звука повернулся обратно к друзьям. — Куча трусливых выродков, — пробурчал Трясучка в свой быстро пустеющий кубок, вполне отчётливо и громко, чтобы его услышали за тремя столами. — Ни единой кости в целом, блядь, стаде.

Он представил, как бы этих хихикающих хлыщей воспринял Ищейка. Или Рудда Тридуба. Или Чёрный Доу. При этой мысли он злобно фыркнул, но быстро поперхнулся насмешкой. Если над кем и подшутили, то над ним самим. В конце концом именно он находился тут, положившись на их милость. Посреди них всех, без единого товарищеского локтя. Ну, так по крайней мере выглядело.

Он угрюмо уставился в сторону главного стола, на почётном возвышении во главе комнаты. Среди самых именитых гостей восседал Рогонт, скалясь вокруг будто он звезда сияющая на ночном небе. Подле него сидела Монза. Трудно утверждать с трясучкиного места, особенно когда всё вокруг подсвечивалось злобой и перебором вина, но ему показалось, что он заметил как она хохочет. Ей там хорошо, сомнений нет, без своего нагоняющего тоску одноглазого мальчика на побегушках.

А он, Принц Промедления-то, смазливая сволочь. По крайней мере с двумя глазами. Трясучке хотелось бы вскрыть его гладкую, подтянутую морду. Молотком, как Монза разбила голову Гоббы. Или просто кулаками. Руками раздавить. Сплющить до красных ошмётков. Он крепко, до дрожи стиснул нож, прокручивая в голове целый безумный рассказ как бы он с ним поступил. Перебирал все кровавые подробности, тасуя их до тех пор пока не стал от этого чувствовать себя настолько крутым мужиком, насколько возможно и вот Рогонт скулит о пощаде и ссытся под себя. Скручивал мысли в извращённые формы, где под конец Монза хочет его сильнее, чем даже раньше. И всё это время он не сводил с них двоих своего вздрагивающего, прищуренного глаза.